Константин Попов - Красный хоровод

На полдороге — снова остановка, в чистом поле.

Испуганная публика бросается к окошкам. Стоим четверть часа. Проводник загадочно молчит.

Через окно мы наблюдаем группу лиц, в фуражках набекрень, с винтовками в руках, в рубахах, кое-кто в шинели, глядят недружелюбно, мрачно, исподлобья.

В служебное купе, ободряя себя отборной руганью, влезает неуверенно солдат. Минуту шепчется с проводником. Мужчины снова вынимают кошельки. Свисток — и поезд двигается дальше…

Но вот и Орша…

Кругом чудовищная грязь, досчатые бараки без конца и бывший лагерь для военнопленных, обнесенный проволочным заграждением. И тысячи людей, с семействами, с домашним скарбом — поляков, латышей, литовцев, собравшихся со всех концов республики советов, томящихся, страдающих и тщетно ожидающих, по месяцам, пропуска на родину.

Я тотчас предпринимаю необходимые шаги.

Ищу по всем углам «Украинское Бюро». Случайно узнаю, что положение серьезно изменилось. Прибывший в Киев из Москвы, эсер Донсков убил немецкого фельдмаршала, графа Эйхгорна, и Троцкий, по требованию немцев, приказал закрыть границу.

Я подхожу к рогатке, вступаю в разговор с немецким лейтенантом, прошу поддержки и содействия. Но лейтенант, при всем желании, лишен возможности помочь. На пропуске необходима советская виза. Без этой визы германское командование не пропускает.

Тогда я захожу в совдеп, в оршанский совдеп, за которым, как утверждают знающие люди, установилась вполне порядочная репутация. Но через пять минут, под благовидным предлогом, я принужден стремительно покинуть это учреждение и, не взирая на законный украинский паспорт, держаться от совдепа, по некоторым соображениям, на значительной дистанции.

Что делать?.. Как перемахнуть через рогатки?

И я болтаюсь по загаженным панелям, выспрашиваю, наконец, кого-нибудь из юрких представителей транспортной конторы Шмулевич и Ко, устраивающей, за плату от трехсот до тысячи рублей, нелегальный переход через советскую границу…

Счастливый случай оказывает незаменимую услугу.

Обдумывая план дальнейших действий, иду и балансирую по бревенчатым мосткам. На повороте сталкиваюсь с товарищем в папахе, в шинели без погон, с объемистым портфелем под рукой. Летим одновременно в грязь. С взаимным извинением, приподымаемся, знакомимся — и тут я слышу невероятные слова:

— Поручик Пожар!

Агент украинского консула на пропускном посту!..

Я стискиваю его буквально в объятиях и возношу одновременно горячую молитву моему Патрону. Потом, вручаю именной пакет, а через пять минут, уже записан от руки в общий бланк, снабженный подписями и большевицкою печатью, под дополнительным № 88…

Через час, сижу на дрожках, у таможенной рогатки.

Последнее препятствие — осмотр вещей.

Я долго ожидаю, пока в бараке происходит эта операция, пока советские чиновники, красноармейцы и чекистские агенты, удовлетворенные щедрою наживой, не покидают, один за другим, здание таможни. Тогда я захожу в полупустой барак, оглядываюсь, кидаю керенку солдату и вырываю чемодан.

Извозчик мчит меня галопом по шоссе.

Я на свободе!..

Кругом немецкие жандармы, стальные шлемы, бескозырки, немецкое походное сукно. Спокойный, методичный, тяжеловесный разговор. Немецкий комендант выстраивает и осматривает пассажиров. Под наблюдением серьезных шуцманов, в порядке, чинно, после десятикратного штемпелевания билетов, садимся в скотный вагон и прибываем в Гомель…

В Гомеле сажусь на пароход «Петр Великий» и медленно спускаюсь по Днепру…

Я радуюсь, как маленький ребенок… Гляжу на небо, воду, серебристый берег… И, тихо и беззвучно, смеюсь, смеюсь, смеюсь…

Пышный, яркий, привольный, раскинувшийся под золотым солнцем юга на крутом берегу величавого днепровского лона, зеленеющий кудрявыми шапками садов и скверов, сверкающий куполами древних храмов, соборов, монастырей, столичный град Державы Украинской, единый притягательный центр всей русской, еще недорезанной буржуазии, устремившейся с берегов Москвы-реки и с торцовых проспектов голодного Петрограда под надежную сень немецких штыков…

Залитый щедрыми украинскими лучами Крещатик… Сытая, шумная, радостная толпа… Женский смех, раскатистый хохот, гул восторженных восклицаний…

Звонки трамвая, рев автомобилей, команда, крики, колокольный звон… Проходит гетманский конвой, бегут разносчики газет, кричат торговки, мелькают пышногрудые киевлянки… Повсюду горы хлеба, арбузов, фруктов, булок… Кругом неугомонное, движенье, переливы красок, блеск, водоворот картин, калейдоскоп широкой, привольной, сытой жизни…

Я отдыхаю душою и телом.

Утром пью чай с настоящим сахаром, с белым, сладким киевским хлебом, брожу по оживленным бульварам, забираюсь в Купеческий сад, усаживаюсь над крутым обрывом Днепра, наблюдаю толпу и, вместе с нею, радуюсь улыбкам и смеху.

Когда же переношусь, на мгновенье, в мертвый город на берегах Невы, ощущаю непередаваемый ужас и пытаюсь скорей отогнать могильный призрак…

Мимо меня, с серьезным достоинством, проходит типичный буржуй, широкозадый, плотный, с короткими, унизанными золотом перстами, с массивною цепочкой на животе. Рядом с ним плывет дородная супруга, в синем шелке, с бриллиантовыми грушами в ушах.

Опираясь на трость и волоча ногу, с боевым крестом в петлице походной куртки проходит капитан армейской пехоты. Со смехом бегут юные девушки в белых кружевных платьях, преследуемые такими же молодыми людьми.

Вот группа украинских «старшин» — хорунжих, значковых, сотников, с золочеными гетманскими кокардами на смушковых шапках, в широких национальных свитках и шароварах с ярким лампасом, с кривым казацким клычом на боку.

А вот, в подобной же форме, проходит ряд знакомых лиц… Ба, ба, ба, ну, конечно, я узнаю их сразу, невзирая на украинский маскарад…

— Ваше превосходительство! Владислав Владиславович!.. Сколько лет, сколько зим?

Это генеральный хорунжий Дашкевич-Горбацкий, элегантный, вылощенный «момент», бывший штаб-офицер войск гвардии и петербургского военного округа и лектор пажеского Его Величества корпуса, а сейчас состоящий при особе ясновельможного пана гетмана, в качестве свитского генерала… По этому случаю, у Владислава Владиславовича на груди золотой аксельбант и малиновые лампасы на шароварах, а для солидности отпущена небольшая, совершенно свитская бородка.