Наталья Варлей - Канатоходка

В Бухаресте мы узнали, что два дня назад открылась ещё и Декада советской книги. В нашей, тогда ещё самой читающей, стране хорошие книги были в дефиците, и мы с Сергеем метнулись в местный Дом книги. И, к своему ужасу, увидели там тысячные толпы, которые стояли в очередях у магазина, ломились в него, выдавливая витрины, и прочие кошмары…

Когда с помощью наших торгпредских работников нас провели какими-то окольными путями внутрь, выяснилось, что самый дефицит ещё в первый день распродан, но всё равно мы накупили много книг по искусству, прекрасные детские книжки с замечательными иллюстрациями, кое-что из зарубежной литературы, классику…

В аэропорт мы вошли, не только волоча тяжёлые чемоданы, но и несли (делая вид, что это легко!) огромные плотные пакеты, заваливаясь от тяжести на один бок, но при этом держа их чуть ли не двумя пальчиками, чтобы не заподозрили «перевес». Сверху в моём пакете торчал парусник. «Что это?» – спросили, кивнув в сторону пакета, изумлённые таможенники. «Сувениры!!!» – не моргнув глазом гордо ответила я и «грациозно» протаранила ношу через границу к самолёту.

«Сувениры!» – с достоинством произнёс Соловьёв и, тоже «легко и непринуждённо», колобком покатился по полю к самолёту. И тут его пакет прорвался, и книги рекой хлынули на лётное поле. Таможенник, увидев это, бросился было за ним, но потом махнул рукой – мол, хрен с вами, ненормальные русские, читайте! И вернулся на место…

Хохоча и чертыхаясь, Соловьёв собрал свои книжки в охапку. Мы еле поднялись по трапу. И, слава Богу, полетели в Москву.

Так закончилось моё второе путешествие в Румынию. Но «бог любит троицу» – надеюсь, оказаться там ещё раз. Чтобы направленно поехать в Констанцу, побродить по городу. И… окунуть руки в море.

Была такая передача – сначала на радио, а потом на телевидении – «В нашу гавань заходили корабли»…

Как-то гуляли мы с маленьким Саней на Клязьме по лесам-полям (это было в ту пору, когда мне, как депутату, можно было там снять дачу со скидкой), и вдруг на мостике встречаемся с Эдиком Успенским, который, как почтальон Печкин, едет себе на велосипеде. Оказывается, у него дача неподалёку. Обрадовались. Разговорились. Он спрашивает, знаю ли я какие-нибудь «дворовые песни». Я говорю: «Конечно, знаю, и немало. Но ещё у меня есть собственные песни, на свои стихи. Может, это лучше?» – «Нет, – отвечает Эдик, – не лучше: мне нужны дворовые! Мы затеваем новую передачу».

Обмениваемся телефонами. И довольно скоро Эдик звонит и просит приехать на запись передачи. Я в ту пору была легка на подъём. Одеваюсь, наряжаюсь, крашусь (оказывается, напрасно так готовилась – я думала, что передача телевизионная, а она была сначала на радио!). За мной заехал Саша Шевченко, и мы поехали в Останкино. И там я вспомнила кучу «дворовых» песен, которые пела моя сестра Лариска, когда мы были маленькими. Спела. А ещё Гриша Гладков написал музыку к стихам девочки из Алтайского края «Ты уехал», которую я тоже тут же спела. И сразу вписалась в формат передачи. А эта песня долгое время была хитом программы и вошла в альбомы «Гавани…».

Это было в начале девяностых, когда народ уже одурел от кошмарной попсы и «кооперативных» фильмов. И задумка Успенского прошла «на ура»! Поначалу в основном участвовали в ней известные люди – актёры, поэты, телеведущие…

«Примой» и заводилой была блестящая Кира Смирнова, которая до последних своих дней пела самые озорные и самые «актёрские» песни. Принимали участие в передаче в разное время – и Коля Караченцов, и Клара Новикова, и Ира Муравьёва, и многие другие. Но был «костяк», в который входили Гриша Гладков, поэт Валентин Берестов, Юра Чернов, Николай Николаевич Дроздов. К ним часто присоединялась и я…

Я помню наши выступления в Доме журналистов, в Политехническом музее – всегда народ «висел на люстрах», а пели всем залом. Потом передача перебралась на телевидение. И ещё мы стали выезжать на гастроли…

И вот однажды после большого концерта – если не путаю, в городе Серове, на Урале, – мы долго ужинали. Местное начальство произносило много тостов, и гостеприимное застолье никак не завершалось…

В общем, выехали ночью. В микроавтобусе. Зима. Дорога отвратительная, узкая, да ещё мороз градусов под тридцать – всё заледенело…

Легкомысленный народ после еды-питья быстро угомонился и заснул. А мы с Юркой Черновым – люди бдительные. Смотрим, наш водитель как-то странно виляет. И понимаем, что он на этой скользкой дороге ЗАСЫПАЕТ!..

Я сижу впереди, рядом с шофёром. Поворачиваюсь к Юре и говорю: «Юр! Давай споём!» Он всё понял. Подсел поближе. И мы с двух сторон от водителя начали буквально орать песни – практически ему в уши. Водитель от нас, по-моему, ошалел, но «проснулся» – перестал вилять…

Я даже представить не могла, что мы с Юркой вспомним столько песен – наверное, штук триста! То есть пока шофёр не затормозил у гостиницы, мы всё голосили – и романсы, и попсу, и блатные. Если бы не доехали ещё – вспомнили бы и оперные, и опереточные арии…

Наши коллеги и спутники назавтра сказали нам, что у них было огромное желание нас убить, потому что мы орали дурными голосами и мешали спать. «Дураки! Мы же вас спасали!» – ответили мы с достоинством…

Мы с Юрасиком Черновым раньше часто выступали в концертах вместе – и в Москве, и по стране ездили. А что? Мы оба в прошлом цирковые, лёгкие на подъём, народ нас знает. Да ещё Юрка, когда я затягивала обязательную свою «Где-то на белом свете», вырывался на сцену в тулупе и меховой шапке и, приводя в восторг публику, начинал твистовать…

Когда меня пригласили полететь на 350-летие Самбурга и попросили посоветовать кого-нибудь из актёров, чтобы одно отделение отработала я, а второе – он, я, не задумываясь, сказала: «Юра Чернов!» И мы отправились в путь…

Мне часто и раньше приходилось летать на маленьких самолётах и вертолётах – это характерно для северных направлений. А для Юры во многом эта поездка стала «боевым крещением». Ну, то, что до Ноябрьска мы летели на винтовом самолёте, – он воспринял с опаской, ещё полбеды. Но когда мы в Ноябрьске подошли к вертолёту, на котором нам предстояло лететь в Самбург, Юра побледнел. «А какого года выпуска вертолёт?» – вкрадчивым голосом поинтересовался он у стоящих рядом пилотов. Те честно ответили: «1965-го!» Юра обмер и надолго замолчал. В вертолёте он в ужасе спросил у меня, показывая на какой-то бак, прикрученный проволокой: что это такое? Я, не задумываясь, сказала, что это бак с горючим. А на Юрин вопрос в отношении странной дырки в днище вертолёта я пояснила ему, что это «мужской туалет». Бедный Юра побледнел ещё больше. А когда «агрегат» затарахтел и начал взлетать, Чернов просто позеленел и прошептал, что ему плохо.