Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Итак, мы были в самом веселом и беззаботном настроении. Невозможно передать не испытавшему этого всю отраду, которая охватила нас при мысли, что и революция, и все наши радикальные кружки, и слежка, и шпионы, и всякая конспирация — все осталось позади. Ни о чем подобном не требовалось думать. Мы были свободные, мирные обыватели и занимались своими делами, как прочие обыкновенные люди. Покой и счастье охватывали душу. Что ждет в будущем, сколько времени может длиться наше блаженное существование — мысль об этом мы гнали прочь и наслаждались настоящим моментом, пока он был наш.

Остановились мы, конечно, я гостинице и с утра до вечера ходили по городу, занимаясь своим снаряжением. Все нас занимало и привлекало. Помню, с каким веселым смехом мы показывали друг другу огромную вывеску, плакат в несколько аршин длиной, огромными буквами: «Рядись — берегись, давши слово — держись* — целая философия нижегородской торговли.

Я нашел время побывать в библиотеке и составить себе маленькую библиографию сочинений, относящихся к поволжским инородцам. Дома набросал программу своих будущих исследований. Так были положены начатки моей этнографической учености.

Относительно поездки у нас возник важный вопрос: ехать ли нам казенной почтой или на вольной? О существовании последней мы узнали на базаре и даже повидались с мужиком, который был агентом этой крестьянской почты. Она помещалась тут же, в одном углу базара. Десятка полтора саней стояли готовые в ожидании седоков. Учреждение оказалось очень любопытным. По всему тракту от Нижнего до Казани мужики разных деревень организовали ямщичью артель. Ехавший из Нижнего уплачивал их представителю всю стоимость пути и нагружался на выбранные сани. Затем ямщик вез его до условленной между крестьянами деревни и сдавал тут седока следующему ямщику, и так они передавали седока с рук на руки до самой Казани. Вольная почта брала дешевле казенной, и мы видели на базаре несколько нанимателей этих троек. Они нас уверяли, что мужики везут очень аккуратно и не допускают никакого злоупотребления, несмотря на то что деньги за весь путь уплачиваются вперед. Вот как народ умел самостоятельно организовать пути сообщения до появления железных дорог. Мы сначала колебались. Было очень соблазнительно испробовать крестьянскую почту. Но в конце концов мы решили не делать опытов в такие морозы, а ехать с обычной, известной уже, нам казенной почтой.

И вот наши сборы были завершены, и мы распростились с Нижним Новгородом. Обыкновенно путешественники проезжали тогда до Казани в полтора суток. Но нам некуда было торопиться, не хотелось утомляться и было даже интересно немножко рассмотреть проезжаемые города. Таким образом, мы три раза ночевали в пути и добрались до Казани только через трое суток. Не жалели мы об этом. Трудно и сурово зимнее путешествие на лошадях, но оно оставило в нас неизгладимые впечатления, о которых не даст понятия поездка по железной дороге. В вагоне, промчавшись тысячу верст, едва замечаешь разницу в местностях, промелькнувших перед глазами. На лошадях — все видишь, все запоминаешь. А зимний путь от Нижнего до Казани был особенно своеобразен, потому что большую часть его приходилось ехать по льду, по Волге.

Уже от Лискова мы спустились на белоснежную пустыню великой реки. Ледяная пелена расстилалась и вширь, и вдаль на бесконечное пространство. Даже противоположный берег Волги почти исчезал из глаз и казался скорее грядой облаков. Можно было бы вообразить себя в родной южной степи, занесенной снежной вьюгой, если бы с правой стороны не чернел крутой правый берег, почти сплошь заросший лесом. Дорога нигде не уходила далеко к середине реки и совсем не имела пустынного вида. Мы постоянно обгоняли длинные нагруженные обозы, а нас постоянно обгоняли бойкие тройки, на которых купцы и приказчики поспешали к Ирбитской ярмарке. Они любили ездить шибко, подгоняли ямщиков, щедро давали на водку, но самих их мы почти никогда не видели на санях. Они долго сидели на станциях, усердно пили и ели, а двинувшись снова в дорогу, спали в санях, тепло закутавшись в кошмах.

Мы тоже были одеты не совсем плохо: в полушубках, шубах, валенках и рукавицах, закрытые сверху войлочной полостью. Но мы не забирались под войлоки, наблюдали дорогу и жестоко промерзали. Бывало, приедешь на станцию, стащишь с себя в жарко натопленной комнате и шубу, и полушубок — и видишь, что они насквозь промерзли. Разложишь их, бывало, где-нибудь около печи, чтобы они сколько-нибудь прогрелись, а сам торопишься согреться чаем и кушаньем — и только через несколько минут начинаешь свободно владеть членами. Право, кажется, если бы проехать без такой передышки сразу две станции, то можно было бы совсем, насмерть замерзнуть. К счастью, по всему тракту станции оказывались прекрасно устроенными, с вечно гото́выми самоварами, горячими кушаньями и жарко натопленными комнатами. Попавши с мороза ь эту удушающую жару, чувствуешь истинное наслаждение и прогреваешься насквозь для нового переезда, в течение которого начинаешь опять постепенно охлаждаться почти до точки замерзания. Но в это время ямшик опять поднимается на гору к следующей станции, где тебя снова ждет горячая комната.

Нужно заметить, что весь тракт шел по правому берегу, так что на лед каждый раз приходилось спускаться с горы. Но путь шел не везде по льду. Почти половина пути проходила по твердой земле, и, только достаточно намучившись на ужасных ухабах сухопутного тракта, начинаешь ценить ровный, гладкий путь по Волге.

От Нижнего до Казани шел так называемый в народе «большак», то есть большая дорога, магистральное шоссе. Это прекрасная, широкая дорога, с обеих сторон обсаженная аллеями высоких, старых деревьев. Вероятно, летом езда здесь очень приятна. Но зимой за этими деревьями образуются огромные заносы снега, и обозы выбивают в нем страшные ухабы чуть не в аршин глубиной. Ехать по этим обледенелым волнам — истинное мучение. Сани тащатся шагом, то падая в ухаб, то выползая на гребень, чтобы через секунду снова ухнуть вниз. Эта тряска расколачивает все внутренности и просто выбивает душу из тела. С радостью спускаешься с большака на гладкий лед.

Но на Волге зато допекали меня полыньи. Помню, первый раз я заметил, что на снежной равнине реки подымается не то дым, не то пар. Спрашиваю ямщика, что это такое. Оказывается, это полынья, незамерзающая часть реки вроде пруда или целого озерка. Отчего туг вода не замерзает — никто толком не знал. Говорили, что на дне реки есть в этих местах родники, напускающие сравнительно теплую воду. Мне трудно представить такие могучие родники. Не помню хорошенько где, кажется в Космодемьянске, я наблюдал из окна станции, с горы, огромную полынью. Это было целое озерко. Ключи должны бить со дна прямо речками, чтобы согреть такое большое пространство. Как бы то ни было, эти полыньи производили на меня самое гнетущее впечатление, тем более что дорога пролегала иногда очень близко к ним. Так и думаешь: «А что, если проломится лед?* Правда, полыньи были обставлены маленькими елочками, чтобы предостеречь путника или проезжающего. Но во-первых, елочки ночью или в метель совершенно незаметны, а во-вторых, рассказы передают немало случаев гибели саней с лошадьми и людьми, рухнувших в полынью. Незадолго до нашего проезда у каких-то приказчиков лошади чего-то испугались, помчались прямо на полынью, и в ее темной бездне моментально погибли все — лошади, сани и седоки. Мне чувствовалось каждый раз не по себе, когда близ дороги показывался этот «глаз Волги», как полынья называется по-черемисски. Кстати сказать, название весьма нелепое, потому что полынья нисколько не похожа на глаз, а скорее напоминает котел, из которого вечно поднимается пар.