Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Не говорю уже о его специальности. Он в это время работал над историей Кирилла и Мефодия, доказывая, что Византия совершенно напрасно присваивает себе славу просвещения славян, так как оба знаменитых миссионера принадлежали к римской Церкви и действовали по ее указаниям. Конечно, я старался уклониться от этого вопроса, так как меня занимали совершенно другие.

Очень осторожно я коснулся факта его перехода в католицизм и присоединения к иезуитскому ордену. Но он как будто даже рад был высказаться и пошел в своих объяснениях гораздо дальше, чем я мог ожидать. Говорил он сначала с досадой, как будто заподозрив в моих словах скрытый упрек, а затем уже продолжал совершенно спокойно, прочувствованным тоном. Но в первый момент он как бы сорвался: «Да, как же, удивляются многие, что человек мог присоединиться к ордену. Ведь иезуиты такие злодеи, безнравственные, цель оправдывает средства! Да ведь все это говорят люди ничего не знающие, об иезуитах не имеющие понятия. Ведь все это вздор и клевета. Иезуиты — очень хорошие люди и делают доброе дело, и ничего безнравственного нет у них». Впрочем, он не вошел ни в какие подробности о действительной жизни своего ордена, хотя я старался его привлечь к этой теме. Я заговорил о том, что читаю теперь книгу Кретино-Жоли «Жизнь святого Игнатия» (Лой-олы), и спросил его мнения об этом сочинении, считающемся капитальным. Но и это не помогло. Мартынов ответил о книге с разными оговорками, а об авторе даже с некоторой снисходительной улыбкой, в таких словах, которые, если их резко выразить, означали бы, что Кретино-Жоли глуп.

Об иезуитах он все-таки не стал распространяться, а заговорил о православии и римском католицизме, не касаясь никаких догматов, а обрисовывая только саму жизнь верой.

«Что такое я был в России, во что веровал? Меня посылали в церковь, я исполнял разные обряды, но все это было чисто формально. Никакого живого чувства не было. Сравнивая католицизм и православие, нужно говорить не об обряде. Православный обряд, пожалуй, даже лучше, более трогателен, чем римско-католический. Но у нас в России не живут религией. Перебирая, что у меня тогда было на душе, я не нахожу ничего религиозного. О Боге я и понятия не имел, не было и мысли о какой-либо религиозной жизни. Нельзя даже сказать, чтобы, покидая православие, я от чего-ни-

будь отказался: не от чего бы и отказываться. Так я попал за границу — и тут, слава Богу, встретился с иезуитами. Вы вот браните иезуитов. А я им всем обязан. Они мне открыли Бога, дали веру, я им обязан всей своей духовной жизнью. И поверьте, что у вас только оклеветывают иезуитов. Они хорошие люди. Ничего они не делают из тех гадостей, в которых их обвиняют».

Отец Мартынов говорил это тихо, задушевно, с оттенком грусти. Я не расспрашивал его, какими же путями иезуиты дали ему веру. Мне казалось, что он об этих интимностях не хочет распространяться. Да, в общем, я кое-что и без него знал.

Сила римского католицизма — в деятельном характере веры и в постоянном руководстве совести. В православии такое руководство отдельной личности дает почти исключительно так называемое старчество. Беседа со старцем это не то что таинство исповеди, дающее отпущение грехов, — это есть средство получить руководство для своей совести. Старцу открывают всю свою душу и выслушивают его оценки ее движений, его советы по поводу них, его иногда категорические приказания не делать чего-либо или делать. Обычный приходский священник такой роли нс играет. Он является «духовником» только при таинстве исповеди. У римо-католиков каждый настоятель прихода является более или менее старцем. Он не только орган отпущения грехов, он — «directeur de conscience» (духовный наставник). В свою очередь, и духовенство также иерархически дисциплинированно и получает руководство свыше. Это непосредственное воздействие, конечно, чрезвычайно усиливает римско-католическую дисциплину. А она направляет и каждого в отдельности, и всех вместе на разную крупную и мелкую деятель - ность , которая в общем состоит в том, чтобы поддерживать Вселенскую Церковь. Конечно, сознание того, что он не пассивный член Церкви, а более или менее активный, что его существование имеет для нее значение, — это сознание придает как бы смысл религиозной жизни. В этом отношении огромное значение имеет то, что называется светской властью римского папы. Эту идею понимают у нас не совсем правильно. Суть дела не в том, что папа имеет светскую власть над другими, а в том, что он не есть подданный какого бы то ни было государства, независим от какой бы то ни было светской власти. И вот этот ни от кого не зависимый первосвященник является высшим главой всех национальных церквей; понятно, что, подчиняясь ему, они становятся менее зависимы от своих государственных властей. А эта независимость папы введена в принцип, поставлена в связи с престолом апостола Петра, с наместничеством у Самого Христа.

О власти и положении папы, тогда уже, конечно, лишенного даже Рима, мы говорили и с отцом Мартыновым. Папа, предавший отлучению и короля итальянского, и всех причастных отнятию у него Рима, находился в положении «ватиканского пленника», собственно говоря — добровольного. Никто ему не мешал выходить в Рим и куда угодно. Но он не хотел ступить ногой на анафематство-ванную землю и не выходил из принадлежащего ему оазиса — Ватикана с собором Святого Петра. Этот крохотный клочок земли все еще принадлежал ему, как государю. Сюда не имела доступа юрисдикция итальянского королевства. Здесь папа был монарх и имел даже свое псевдовойско — «папскую гвардию». Никто его по итальянскому закону не мог здесь тронуть. Но разумеется, эта независимость была крайне непрочна. Итальянскому правительству стоило только объявить войну Ватиканскому государству — и не нужно было даже орудийных выстрелов, достаточно было рогы солдат, чтобы захватить папу. Я спрашивал отца Мартынова, не выгоднее ли было бы для святейшего отца принять гостеприимство какого-либо другого государства? В то время ему предлагала это Бразилия, где еще была Империя. Да нашлись бы и другие страны. Но отец Мартынов живо протестовал: «Нет, вы просто не знаете этого вопроса. Римский папа должен иметь резиденцию в Риме. Этого нельзя изменить». Конечно, как ни микроскопичен Ватикан, папа был здесь все-таки у себя, в своем собственном государстве. Во всяком другом государстве он жил бы на чужой земле. Да сверх того, он был римский епископ, он был преемник апостола Петра и, покидая римский престол, становился бы беглецом, эмигрантом. Отец Мартынов умалчивал об этом, но у него, конечно, была мысль, как и у каждого: где такая страна, в которой бы не было восстания против веры и Церкви и где, следовательно, материальная независимость папы могла бы быть прочно гарантирована? Давно ли Франция с оружием в руках защищала римские владения папы — а теперь она стала изгонять иезуитов, захватывать храмы, была накануне лаицизации школ и т. д.