Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Любил я тоже прослеживать рождение родников, которые в горах кое-где били прямо из-под земли, сливаясь потом в ручейки. В одном ущелье, в ручье, очевидно, насыщенном известью, были любопытные зачатки сталактитов, и все попавшие в воду листочки и веточки покрывались известью. Они были очень красивы, но очень непрочны, рассыпаясь от прикосновения. Вообще, одинокие прогулки мне очень нравились свободой наблюдения всею, что заинтересует по пути. Однажды в большом лесу в Цемесской долине я нашел очень странную вещь: обширный погреб. Заглянуть в него было страшно, чтобы не осыпалась земля. Тогда я остался бы там заживо погребенным, потому что помощи ждать неоткуда. Я осматривал поэтому погреб лишь с величайшей осторожностью и недоумевал: кто и для чего мог выкопать его? Очевидно, это был остаток каких-то черкесских обиталищ. Потом я уже не мог никогда отыскать его, хотя и очень хотел показать товарищам.

Более интересно было находить заглохшие черкесские сады, которых было множество. Но черкесские фрукты вообще не отличались вкусом, за исключением кизила, который был хотя и мелок, но гораздо слаще и вкуснее крымского. Не помню, кто нашел в большом лесу прекрасный кизиловый сад, которого кусты по толщине стволов нужно было называть скорее деревьями. Мы сюда иногда ездили собирать кизил, который, опадая с деревьев, покрывал землю так густо, что его нельзя было собирать, не перетоптавши гораздо больше ягод, чем попадало в корзины. Помню, как я лежал под этими кустами, выбрав местечко посвободнее, и объедался черными сладкими ягодами, такими мягкими от зрелости, что их невозможно было класть в корзину. Чтобы съесть их целый фунт, мне нс нужно было сдвигаться с места, а стоило только протягивать руку и брать с земли, как с блюда. Остальные фрукты у черкесов были плохи. Их груши, так называемая кислица, представляли громадные деревья, толстые, выше дубов, но сами фрукты очень мелкие, хотя и сладкие, когда вызреют. Их употребляли для сушения. Эти великолепные деревья почти все постепенно погибли. На них почему-то заводится омела, которую черкесы, очевидно, срезывали, а когда срезывать стало некому, омела засушила все деревья. Черкесская слива (чернослив) мелка и несладка. Хороша только желтая лыча (или алыча). Яблок же черкесских я даже совершенно не помню.

В одиночных прогулках, даже и верхом, я редко забирался далеко, но в компании мы заходили за десяток и больше верст, искрестивши во всех направлениях окрестности Новороссийска. Бродили мы по большей части почти бесцельно, охотничали маю, а при этом ставили себе задачей посмотреть, далеко ли, например, тянется лес, или где начало Цемеса, или чем заканчиваются ушелья и т. п. В течение нескольких лет новороссийская округа была совершенно пустынна, ближайшее поселение по берегу составляла Кабардинка, весь склон Маркотха был безлюден, и только уже за перевалом находились станица Верхне-Бакамская да почтовая станция на Липках. Вся Цемесская долина была пуста. Такое же беэлюдие до Сус-Хабла и Абрау. На всем пространстве в триста-четыреста квадратных верст находилось всего два-три хуторка. Едва ли не первый завел себе хуторок казак Паничовный, на той стороне бухты, под старой Крымской дорогой, у самого залива. Должно быть, он занял это место самовольно, потому что скоро начальник Черноморского округа Пиленко как-то выдворил его оттуда и присвоил землю себе. Тут он пытался разводить сад низкорослых деревьев, которые, по его расчетам, должны были лучше выдерживать напор норд-оста. Но и у Пиленки это место недолго продержалось; кажется, он его продал, когда проведение железной дороги вызвало у нас отчаянную спекуляцию на земли. Другой ранний хутор был основан крестьянином Плохим на земле, которая была впоследствии отведена деревне Борисовке. Крестьяне очень хлопотали отнять землю у Плохого, но он как-то успел отстоять себя, и его хутор остался вклиненным в Борисовский Юрт. Вообще первым заемщикам земель, селившимся самовольно, без всяких формальностей, по большей части трудно было удержать свои владения. Однажды мы всей компанией забрались далеко, в великолепное ущелье Дюрсо, и там нашли только что основанный хуторок. Но года через два-три обширная горная долина с озером Абрау и смежным ущельем Дюрсо были отданы по высочайшему повелению какой-то великой княгине, и злополучного хуторянина прогнали оттуда. А громадное имение Абрау-Дюрсо, тысяч десять десятин, перешло потом во владение Императрицы. При ней на Абрау разведены были прекрасные виноградники и начато виноделие. Вина Абрау скоро приобрели почетное место на рынке.

Эта долина Абрау составляет едва ли не самую лучшую местность во всей новороссийской округе. Я несколько раз там бывал. Обширная плоскость, окаймленная горами и защищенная ими от норд-оста, имеет наклон в сторону моря, но отрезана от него крутым горным хребтом, так что стока в море не может получить. Поэтому долина Абрау, сначала сухая, переходит наконец в болото, а за ним до самого хребта, замыкающего долину перед морем, образовалось прекрасное озеро Абрау, которое русские переселенцы сначала окрестили именем «озеро Абрам». Замечательно, что это озеро совсем не болотистое, но чистое, прозрачное и чрезвычайно глубокое. В нем водилась кое-какая рыба и мелкие, но хорошие раки. Тот же хребет, который отделяет озеро от моря, отрезывает Абрау и от Дюрсо, но после отдачи обеих долин Императрице они были связаны между собою прекрасной дорогой, очень живописной, пробитой через этот хребет гор на протяжении верст четырех-пяти. Дорога была проведена на казенный счет и должна была стоить очень недешево, хотя первоначально соединяла две местности совершенно безлюдные. Управление имением предполагало отдавать земли на Абрау и Дюрсо в аренду переселенцам, но не знаю, насколько был осуществлен этот план, потому что в Новороссийске тогда была масса земли, отводимой переселенским деревням даром, а под мелкие имения — за грош (десять рублей десятина). Я был на Абрау несколько раз, но особое своеобразное впечатление вынес в тот момент, когда великокняжеское управление впервые заводило там свое хозяйство.

Вообще, однако, заселение края шло сначала очень медленно, и несколько лет мы, наша каникулярная компания, бродили по совершенно опустелым и одичалым местностям на всем пространстве, одолеть которое могли наши молодые, неутомимые ноги. Все и повсюду было в нашем невозбранном владении, мы делали что хотели, собирали ягоды и фрукты, разводили костры с опасностью произвести лесные пожары, ломали фруктовые деревья, чтобы удобнее собрать плоды. Нигде никто нам не мешал. Помню, под конец нам случилось сбивать груши палками, которые мы запускали снизу, безбожно ломая тонкие веточки дерев, как вдруг из кустов выбежал человек и начал нас отчаянно ругать… Оказалось, что это собственник хуторка, только что основанного. Он кричал, чтобы мы не смели портить его сада, и мы были, помню, совершенно изумлены; до сих пор все повсюду было наше, а тут вдруг явились такие строгие препятствия. Хуторянин, разумеется, говорил дело, и мы не могли не сознавать, что поступали с садом совершенно варварски. Но самый факт отпора поразил нас. Это было первое предвестие, что нашему царствованию в новороссийской округе наступает конец.