Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

В довершение всего в исполнительном комитете погибли все наиболее выдающиеся деятели прошлого [32] Постепенно погибли: Мойша Зунделевич 1 , Александр Михайлов 9 , Андрей Желябов 10 , Перовская, Квятковский 11 , Степан Ширяев 12 , Баранников, Анна Якимова, незаменимый Клеточников 12 , Кибальчич 14 , Пресняков 12 , Халтурин 17 , Бух (Николай) 17 — последние пять были агентами. Выбыли также члены исполнительного комитета Фроленко и Суханов 11 . Все были — по своей части каждый — прямо незаменимыми. Не говорю о множестве более мелких, но также ценных людей — вроде младшей Фигнер, Исаева 19 , Грине- ВИЦКОГО 20 . .

Его состав необходимо было пополнить и в то же время некем было пополнять. Состав исполнительного комитета «Народной воли» всегда поддерживался по системе кооптации, то есть не выборами партийными, а привлечением новых членов самим же комитетом. После 1 марта остатки прежнего комитета съехались в Москву и первым делом должны были пополнить свой явно недостаточный комплект. Но людей достаточно пригодных было так мало, что на съезде так и формулировали: «Нужно принимать по пониженному цензу». Так и сделали, потому что иначе и нельзя было ничего сделать. Но когда обстоятельства стали гораздо труднее прежних, то есть, значит, требовали людей более сильных и крупных, пониженный ценз, разумеется, не мог создать ничего революционно путного.

В общем, обстоятельства были крайне плохи и не обещали ничего доброго. Численно революционные силы приливали к «Народной воле», но качественно были плохи.

Стефанович был в числе эмигрантов, явившихся из-за границы на помощь революции. Это был порыв, конечно, благородный, но совершенно бесполезный. Его приняли в члены комитета, и он мог лично увидеть, как слаб качественно его состав. Тогда из людей крупных оставались только Мария Николаевна Оловеникова, вдобавок больная, да Савелий Златопольский 21. Оловеникова скоро запросилась за границу, отчасти по болезни, а более всего потому, что видела полную пустопорожность «деятельности» комитета и невысокий состав его, да и всю русскую обстановку, исключавшую возможность чего-нибудь крупно революционного. Ее отпустили, дав ей поручение организовать за границей печатный орган партии.

Стефанович, при своем уме, быстро увидел, что никакого дела у комитета нет. Все сводилось к беганью по кружкам молодежи, а более всего — к беганью от полиции. Постоянно «проваливались» то тот, то другой, в связи с этим и другим приходилось менять паспорта, менять квартиры, даже совсем уезжать в другие города. Я тогда три раза каким-то чудом избегал ареста, а Оловеникова прямо сбежала с квартиры, заметив случайно бороду сыщика, высовывающуюся из-за шкафа. Эту квартиру полиция захватила, но Мария Николаевна успела спастись. Это было в Москве.

Стефанович, ничем товарищеским не связанный с комитетом и видя ничтожество народовольческих организаций, задумал было предпринять перестройку вообще революционной организации или, точнее, ее действительного центра. Эту мысль свою он открыл мне, предлагая основать новый тайный комитет из трех лиц: себя, меня и Людвига Варынского 23. Варынский был самым видным и действительно блестящим членом польского «Пролетариата*. Стефанович предлагал, что он будет действовать среди народников-землеволь-цев, я — среди народовольцев, Варынский в «Пролетариате», и, составивши тайный высший центральный комитет, будем направлять к одной цели эти три организации.

Этот проект был для меня, конечно, неприемлем, потому что составлял бы коварный поступок в отношении исполнительного комитета. Я так и заявил Стефановичу, что это невозможно, что я свою организацию обманывать не стану. Так эта его единственная идея, до которой он додумался в тогдашней бессодержательной революционной сутолоке, и рухнула без последствий. Он жил как все, посещал собрания неизвестно зачем. Единственная интересная вещь, тогда явившаяся и на которую он обратил внимание, был проект «Христианского братства» некоего Гусева, совсем во вкусе Стефановича.

Гусев (кажется, Василий) принадлежал к числу интеллигентов, отправившихся в народ, и сошелся с волжскими сектантами. Он их называл «евангелическими христианами». Среди них Гусев обжился, поступил сам в секту и приобрел в ней даже известность и влияние. По поводу какого-то послания своего, отправленного к «братьям», жившим в Сибири, он рассказывал елейным голосом; «Таким образом, слава обо мне дошла даже до пределов сибирских». Он усвоил себе все сектантские манеры, физиономия его носила какой-то блаженный отпечаток, говорил кротким и елейным голосом, опуская глаза и впадая в задумчивость. Между сектантами он приобрел репутацию человека очень святого настроения. Он любил бродить уединенно по полям в глубокой задумчивости, и его братия была уверена, что он погружен в то время в духовную молитву. Во что он был погружен, Господь его ведает, но возможно, что он и усвоил что-нибудь из верований секты и только нам не говорил этого. Библию он знал очень хорошо, особенно псалмы и пророков. Он любил их читать непритворно. Однажды, зайдя к нему без предупреждения (двери в его жилише были нсзаперты), я еше из сеней услыхал громкое чтение псалмов. Это он наслаждался ими. Он даже и наше внимание обращал иногда на глубину мысли и красоту языка пророков.

Его секта была в политическом отношении весьма «неблагонамеренна», подозревала в гражданских властях слуг антихристовых. Гусев пришел к мысли, что сектантов легко направить на активную борьбу против правительства именно как против антихриста, и приехал в Москву переговорить об этом с революционерами. Идея была вполне в духе Стефановича. Я тоже виделся с Гусевым, который предложил образовать фирму «Христианского братства», на первое время хотя бы фиктивную, и от его имени обратиться к сектантам с посланием «Христианского братства» соответственного содержания. Стефанович, я и Гусев средактировали это послание, которое составлено было, по существу, Гусевым. Он хорошо усвоил слог таких посланий. Даже и свою обыкновенную речь он пересыпал церковнославянскими выражениями и оборотами и легко цитировал тексты Писания.

В это время народовольческая типография была уже устроена в Москве. Она отпечатала это послание, и Стефанович доставил его Гусеву. Не знаю, кто из них раньше попался, но скоро были арестованы и тот и другой. При аресте у Стефановича была захвачена между прочим и пачка этих посланий. Впрочем, арестован он был не по этому поводу. Он уже несколько раз замечал, что за ним следят шпионы, и воображал, будто сбивал слежение с толку, но, конечно, ошибался. Пробыв довольно долго за границей, люди отвыкают от искусства бороться с полицейской слежкой. А Стефанович и раньше, действуя больше в народе, едва ли мог выработать в себе это искусство.