Игорь Карпусь - Своё и чужое: дневник современника

14 октября. Неужели 100 лет будем идти через ухабы и грязные канавы первичной капитализации, давно преодоленной всем миром? Отвратительная борьба за власть вокруг больного владыки, так и напрашивается диктатура.

18 октября. Отставка Лебедя за «непростительные ошибки», пиррова победа аппарата. Неужели Ельцин забыл собственную биографию? Сработал только инстинкт самосохранения и зависть к сильному, способному.

30 октября. Биография Талейрана: однотипный почерк «великих» людей, неизменные комбинации бесстыдства. Скучно и неинтересно. Не звезды влекут, а межзвёздные пространства — таинственные, завораживающие, неожиданные. А все помешаны на звёздах.

1 ноября. Роман с революцией окончательно развеян. Только бы хватило мужества не предавать анафеме настоящее, как бы худо оно ни было. Если случится обрыв, к чему усиленно ведут нынешние господа, тогда навеки восторжествуют почвенники и коммунопатриоты, спор разрешится. Вероятно, следовало осторожно разворачивать корабль в либеральном направлении, не ослабляя вожжей. Но, как всегда, понесло: сначала горбачёвцев, затем этих.

19 ноября. Очередной день траура по жертвам Каспийска. Незатруднительно стало демонстрировать сочувствие и озабоченность, ничего не предпринимая всерьез для безопасности народа. Объявил траур — и приобщился к чужой скорби.

21 декабря. Есть существа, которых поддерживает на плаву злоба и ненависть, как других — добро и любовь. Они изнемогают и впадают в растерянность, если иссякают запасы чёрной силы, и постоянно подпитывают их моральным истязанием своих жертв. Это ведьмы, ведьмаки. Увы, не мифология.

Совсем отказался от прессы и ТВ — сладкое тошнотворное пойло, фабрикуемое городскими бездельниками. Именно эта массовая эрзацпродукция возмущала позднего Толстого. Он безошибочно поставил диагноз новейшей цивилизации потребительство, и в отместку потребители всех сортов сделали из него юродивого. Ещё бы, такой бесспорный и простосердечный взгляд на человека: брать только полезное и необходимое. Откуда же в таком случае наши интеллигентные жуиры возьмут средства для удовольствий?

1997

17 января. И все же чуть не на каждом шагу старик Толстой был заложником своего беспокойного необъятного ума. Он копает там, где копать опасно или бесполезно, нет необходимости с ним спорить или возражать, он противоречит только самому себе, ибо рождает сам кажущиеся ему больными или злободневными вопросы. Так ли ужасен страх смерти, как это представлялось ему? Большинству неведомо, потому что перекрывает жизнь со своими абсолютами. Перехлесты Толстого от увлеченности и гиперболичности, в них он черпал силу и убеждённость доказательств. Но как мне близка эта крайность, где и тоска, и негодование, и страсть большой и алчущей совершенства человеческой души. В глубине я с ним, к чёрту логику, очевидность, реализм, это рыночное мировоззрение, где талант набивать требуху вытесняет все остальное и всегда на первом плане.

25 января. Будь он жив, он проклял бы современную «свободную Россию», ибо узнал бы в ней сразу ту, свою, домотканую, которая и свобод не чуралась, и на человеческое достоинство плевала залихватски. Более 25% нищих и бедняков, свыше 50% малообеспеченных, 8% нуворишей — вот итог «нового курса». 100 миллионов штрафа на газету за публикацию разоблачительного интервью — это к вопросу о свободе слова. Такого всевластия бюрократии и денег Русь, по-моему, не знала даже в приснопамятные царские времена, недаром вздыхают о парткомах. Любимое занятие президента — «работа с документами», но ведь он не Архимед, а Россия голосит от боли, стыда, нужды.

29 января. Интереснейшие письма Толстого к Арсеньевой, старшего к младшей, жениха к невесте — целая программа развития молодого человека, проводимая, несмотря на увлечение, последовательно, твердо и требовательно. Настолько твёрдо, что, видя и хорошо понимая живого взрослого человека, он незаметно подменяет его личность своим идеалом и перестаёт ощущать, чувствовать визави, его автономный самоценный мир. Так у него получилось и с С.А., и с другими. Мы все по-своему недотроги, монументы, купцы. Такая наивная иллюзия — «без труда...счастье невозможно» Ещё как возможно, и наоборот. Уже тогда его навязчивой идеей было «сделать хорошую женщину». Сначала — одну женщину, потом всё человечество. Ну не коммунист ли? А ненавидел Чернышевского, проповедуя любовь. Себе разрешал: «не сердись на меня за то, что я такой, какой есть».

4 февраля. Пора в отставку, добровольную и давно желанную. Вот Лев Николаевич с восторгом описывает свои школьные дела, но сразу вижу — это забава для разнообразия, отдыха, самоутверждения, но не профессия. Жаль и тех, кто «отдал всю жизнь»: они на всё махнули рукой и просто доживают. Как можно любить труд каменотёса, углекопа, грузчика? Силы исчерпаны, душа иссушена, здоровье подорвано, уход естественен и необходим. Спасибо школе: держала в готовности и напряжении, заставила много думать, вникать, уяснять и разбираться в том, на что никогда не обратил бы внимания в обычной жизни.

21 февраля.

Ах, этот средний человек:

Одни бранят, а те возносят,

И только бесшабашный век

Прощенья у него попросит.

То смертным жаром опалит,

То приморозит злою стужей,

А он не ропщет, не скулит,

О жизни сломанной не тужит.

И снова вал ошеломит,

Конца не видно передрягам;

Как будто сам Творец следит:

Неужто вытерпит, бедняга?

О, этот средний человек,

Как ноша тяжела земная!

Среди невзгод, из века в век,

Он всё идет к воротам рая.

1 марта.

В трущобах обременённых,

В хоромах, что напогляд,

У ящиков обречённо

Слепые люди сидят.

Стошнит — повернут лениво,

И новых картинок ряд.

Опять заморское диво

Всучить простакам хотят.

Конечно, устали нервы,

Постылых забот лапша,

И хочется всем без меры

Отваги, удач, тепла…

А рядом — звёздная бездна,

Кто-то в тоске занемог,

Шмель непридуманный нежно

Целует гордый цветок.

2 марта. Город наводнён китайцами, монголами, вьетнамцами. Как старательно и жадно они врастают в наш быт, язык, экономику и делают завидные успехи, оставаясь самими собой. Для них Россия щедра и желанна, как для нас Новый Свет, они устраиваются здесь прочно и надолго, многие навсегда. Так подпирает нас великая Азия, наша колыбель.

53-летний Чайковский: «Теперь я стал труслив, неуверен в себе». Свойство возраста за 50, предпоследний рубеж, не расцвет, а зрелость, ответственность и обдуманность каждого шага. Более полного и исчерпывающего ответа, чем у Чайковского, нет и быть не может: мечтать, добиваться, рвать, разбиваться и пасть, так и не взлетев до его упоительного Анданте из Шестой.