Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть вторая. Послеоккупационный период

— Та, рассказал на работе анекдот один слесарь, все, и он в том числе, побежали сразу в МГБ, а я поленился… — печально оправдывался Петров перед сокамерниками. — Теперь я — политический.

В начале 50-х население Одессы не превышало пятисот тысяч человек. Черта города проходила за Вторым христианским кладбищем, Молдаванкой и Пересыпью. Далее шли колхозы и деревенские поселения.

Молдаванку с дореволюционных времен населяли евреи, молдаване, цыгане, немного — украинцы и русские. Такая «гремучая смесь» создавала славу этому району. Бандиты и воры всех специальностей, аферисты высочайшего класса, прославили не только Молдаванку, но и весь многонациональный город.

К Молдаванке примыкает Бугаевка, население которой держало породистых быков, и на этом имело доход. К бугаям приводили на случку коров жители Слободки.

Самыми бедными были жители Пересыпи. Этот постоянно затапливаемый район «плавал» по нескольку раз в год. У жителей первых этажей имущество столько же раз плавало по комнатам.

Обитателей Пересыпи всегда можно было отличить от других одесситов по прелому запаху их одежды. Во время проливных дождей одесская канализация выпускала в этот район все, чем была богата улица Богатого…

Заливные переулки, первый и второй, тоже названы были не случайно — там была наибольшая глубина затопления Пересыпи. Застрявшие посреди гигантских луж лошади вытягивали шеи и смотрели на канализационную жижу обезумевшими глазами…

Слободские ребята любили «показать себя». Собиралась «кодла», среди пацанов выделялись несколько откормленных особей, они шли напролом, задевая плечами прохожих, оказавшихся на их пути. Недовольные получали по зубам.

Не все, впрочем, слободские были бездельниками; среди них встречались рабочие Дзержинки, ЗОРа и других менее всего уважаемых в центре города предприятий. Обычно они гуляли в дни получки и аванса. Кутили с шиком, не жалея чаевых, выпендриваясь перед одесситами из других районов.

Обыкновенные рабочие, трудно зарабатывающие свой кусок хлеба, дойдя до кондиции, величали себя «гофманскими бандитами», или как-то еще с таинственно-угрожающим оттенком.

Гофманские переулки никогда нельзя было назвать скопищем бандитов. В них жили в основном работяги, построившие свои жилища-самострои еще до войны, иногда вскоре после нее.

Как и в любом другом районе Одессы, проживали на Слободке и люди, отсидевшие свои срока, и выпущенные после смерти «отца народов», которого все они так и называли: «атэц ра-адной». На всех пляжах загорали одесситы с наколками на груди — портретами Ленина и Сталина. Нам они казались большими патриотами, преданными сыновьями партии. Потом оказалось — они делали эти татуировки в надежде, что им не «припаяют» расстрельных статей. Кто станет стрелять в любимых вождей? Правда, могли выстрелить в голову, или повесить…

Молдаванские кодлы были не такими прямолинейными, но в обиду себя не давали, и разборки между ними и слободскими продолжались много лет.

Качественно вымощенная булыжником мостовая Дерибасовской не претерпевала больших изменений. По ней ездили в основном легкие упряжки биндюжников. Лошади с безразличным видом задирали хвосты, и высыпали на мостовую шарики отработанной спрессованной соломы. Конский помет хаотично валялся на проезжей части, но его запах никому не мешал наслаждаться вечерним променадом по главной улице Одессы.

Изредка проезжали трофейные автомобили, пугающие лошадей и биндюжников громкими сигналами. Почти все гуляющие одесситы знали друг друга если не по имени, то хотя бы в лицо. Никто не сомневался в том, что это — лучшая улица планеты, и, возможно, самая чистая (по этому поводу некоторые сомнения всё же порой возникали).

Нечетная сторона Дерибасовской приобрела статус более престижной. По ней прогуливались интеллектуалы и одесситки с претензией на привилегированное положение в обществе. «Бобкин-стрит» — гордо именовалась эта сторона, вместе с ее обитателями.

Четная же половина Дерибасовской получила название «Гапкин-штрассе». По ней ходить было менее почетно. Здесь прохаживались шумные «бичи», курсанты ШМО, жители Пересыпи и Молдаванки с неприхотливыми деревенскими «невестами».

На углу Ришельевской гуляла голытьба у бабы Ути, а на пересечении с Екатерининской пили водку с пивом матросы и бичи. За углом Преображенской помещался в глубоком подвале «Гамбринус». В горсаду рядом с кинотеатром «Уточкино» никогда не пустовали столики ресторана «Кавказ» — здесь гуляли те, кто что-то заработал, а каким способом, не имело значения.

Во всех этих забегаловках посетители, напившись разливной водки с пивом, каждый вечер выясняли отношения — между жителями Пересыпи и Молдаванки, гражданским и курсантами морских училищ, и другими социальными группами в любых комбинациях…

Каждый вечер, после шести, на открытой пролетке катался по центру мостовой с гордым видом одинокий «Шнапс-капитан», как его именовали одесситы. Капитан лет тридцати пяти был всегда в отутюженном мундире, чисто выбрит и «пьян до синевы». В полунищем городе он выгодно отличался внешним видом. Откуда офицер брал деньги, чтобы так открыто щеголять в то время, о том историческая наука умалчивает. Восседал он одиноко позади биндюжника, горделиво посматривая по сторонам, и небрежно похлопывал себя по колену закинутой вверх правой ноги белыми перчатками, снятыми с рук. Через какое-то время «Шнапс-капитан» вежливо останавливал биндюжника и спускался к бабе Уте, чтобы не трезветь и не ронять своей репутации в глазах одесситок.

Горсад днем был очень спокойным местом отдыха пожилых одесситов. Часто в ротонде выступал оркестр, иногда военный или флотский. Репертуар составляли вальсы и мелодии военных лет. Спокойную и ненавязчивую музыку слушать было приятно.

Под лестницей кинотеатра «Уточкино» толпились пацаны моего возраста в очереди за билетами, а у кого оставались деньги, те покупали еще и мороженное.

К вечеру Горсад становился продолжением «Гапкин-штрассе» со всеми последствиями — теми же мордобоями и разборками, которыми славилась пьяная четная сторона.

В середине пятидесятых по «Гапкин-штрассе» стали робко прогуливаться начинающие стиляги. Они строго следили за своим внешним видом. Месяцами нестриженые волосы с аккуратно уложенным «коком» надо лбом сдабривались тюбиком бриолина. Такая вызывающая прическа служила главным «стильным» отличительным признаком.