Элис Шрёдер - Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Когда настало время обсудить, какие деньги Гутфрейнд хочет получить от компании, он потребовал «доброго к себе отношения», которое ему было обещано, пока Баффет и Мангер живы. Но выяснилось, что «доброе отношение» стороны переговоров понимают совершенно по-разному.

Адвокат Гутфрейнда считал, что заключил соглашение с Чарли Мангером в тот зловещий уик-энд в августе прошлого года и что Мангер принял письмо об отставке, которое содержало ряд важных компенсационных условий. Гутфрейнд полагал, что пожертвовал собой ради сохранения компании и она должна выплатить ему 35 миллионов долларов в виде наличных, акций и так далее. Новое руководство Salomon, однако, полагало, что никакого соглашения заключено не было. Совет директоров согласился на четкое выполнение компенсационного плана, а также лишил его заработанных фондовых опционов, хотя условия выдачи опционов не предусматривали этого ни при каких обстоятельствах. Выходило, что вместо 35 миллионов долларов Гутфрейнд должен получить 8,6 миллиона.

Взбешенный Гутфрейнд отверг это предложение. «Это было нечестно, — вспоминал он. — Ия боролся из принципа» 57. Его адвокаты заявили, что столь низкое предложение не направлено на продолжение переговоров и ставит целью оскорбить Гутфрейнда. В 1993 году Гутфрйенд подал иск в арбитражный суд.

Арбитражный суд — это процесс, в котором совет, составленный из нейтральных по отношению к делу людей, выслушивает обе стороны и принимает решение, обязательное для выполнения. Арбитраж — это как игра в кости: как только решение принято, никакие переговоры уже невозможны.

Джон Гутфрейнд сидел в маленьком трехкомнатном офисе, лично отвечая на звонки, когда его временно нанятого секретаря не было на месте. Его тяготило высказывание жены Сьюзан, которую пресса прозвала «Мария Антуанетта», о том, что ему не стоило уходить в отставку — как будто у него был выбор, — потому что больше нигде работу он не найдет. Нью-йоркское общество их больше не принимало, пресса обрушилась на него так жестко, как он не мог себе даже представить. Его сравнивали с такими преступниками, как Боэски и Милкен 58. Многие друзья перестали с ним общаться. Ему приходилось самому, без поддержки со стороны Salomon, оплачивать огромные счета за юридическую защиту при рассмотрении поданных против него гражданских исков.

Гутфрейнд хотел добиться своей реабилитации через арбитраж. Но публичное разбирательство во всей истории с Salomon, которое могло в какой-то мере успокоить его уязвленное самолюбие, гарантировало дальнейшее ухудшение отношений с Баффетом и делало компромисс еще менее вероятным. Войдя в число акционеров Salomon, Баффет очень рисковал своей репутацией, а Гутфрейнд подвел его. Публичный рассказ в арбитраже всей этой истории в присутствии дотошной прессы вряд ли заставил бы Баффета относиться к нему благосклонно. Теперь, когда они уже не были партнерами, даже учитывая «взгляд в прошлое», проступки Гутфрейнда оставались слишком многочисленными и серьезными:

— переоценка фондовых опционов в 1987 году, которая стоила Баффету немалых денег;

— предупредительное письмо Стернлайта из ФРС, о котором Баффет узнал слишком поздно;

— встреча с Бобом Глаубером из Министерства финансов, на которой Гутфрейнд ничего не рассказал и о которой не проинформировал Баффета и других членов совета директоров;

— план покупки акций, который позволял сотрудникам сохранять свои акции при увольнении по определенным причинам. Этот план Гутфрейнд предложил совету директоров и акционерам роковой весной 1991 года.

Все перечисленное Баффет расценивал как трагедию, которая никогда не должна была случиться. Он считал поведение Гутфрейнда чем-то вроде ужасного заблуждения. Обычно он избегал конфликтов, но если его заставляли идти в бой, то уполномоченные им люди бились за него как загнанные в угол гиены. Чарли Мангер, который говорил, что Наполеон в сравнении с Гутфрейндом выглядит застенчивым юношей, был назначен Баффетом на роль «злого следователя» 59. Его показания в арбитражном суде были решающими, потому что он вел переговоры с адвокатом Гутфрейнда Филиппом Ховардом.

Молодой президент Нью-Йоркской биржи Дик Грассо выбрал троих седовласых судей, которые должны были решить судьбу Гутфрейнда в небольшом конференц-зале в здании биржи 4. Команда юристов из Cravath, опираясь на показания членов совета директоров Salomon, бывших и нынешних сотрудников, Баффета и Мангера, начала стирать Гутфрейнда в порошок. Процесс длился в течение трех месяцев и включал в себя более 60 заседаний.

Вновь и вновь судьи арбитражного суда слушали показания о встрече Мангера и Филиппа Ховарда, на которой Ховард представил список компенсационных выплат, требуемых Гутфрейндом. Все согласились с тем, что Мангер не поставил свою подпись под списком, но по поводу интерпретации дальнейших событий существовали серьезные разногласия. Ховард был уверен, что Мангер согласился на сделку.

Адвокаты Гутфрейнда вызвали его в качестве свидетеля. Фрэнк Бэррон из Cravath, Swaine & Moore пытались предварительно подготовить Мангера, но тому все это разбирательство уже надоело. Бэррон, будучи сам юристом, не любившим платить по юридическим счетам, готовя Мангера к показаниям, использовал большое количество дорогостоящих помощников и подручных 60. Когда же Мангер начал выступать, то 427 «ни одно произнесенное им слово не имело ничего общего с тем, к чему его готовили, — вспоминал Бэррон. — Выступление Чарли Мангера с трибуны свидетеля было самым вопиющим из тех, что я когда-либо слышал как юрист. Оно действовало на нервы и заставляло волосы подниматься дыбом» 61.

Никто не мог сравниться с Мангером в уверенности при даче показаний. Несколько раз главный судья в раздражении останавливал его словами: «Мистер Мангер, пожалуйста, дослушивайте вопросы, прежде чем на них отвечать».

Мангер настаивал, что при встрече с Филиппом Ховардом он «сознательно не слушал... был вежлив, но не уделял особого внимания... несколько отвлекся... Вежливо сидел и слушал, думая о чем-то своем».

Адвокаты Гутфрейнда поинтересовались, было ли осознанным тогдашнее решение не разговаривать и не слушать.

— Нет, — сказал Мангер, — когда наступало время говорить, я говорил. Моя вина в том, что я слишком искренен. Я вполне мог обсудить какие-то отдельные вещи, которые все-таки проникали через завесу моего равнодушия. Это одна из самых раздражающих привычек в разговоре. Она меня преследует всю жизнь. Если у меня был контраргумент против чего-то, я его высказывал, — говорил он.

Ховард потребовал для Гутфрейнда возмещения ущерба за судебные иски. Так как это был юридический вопрос, то он проник через «завесу равнодушия» Мангера.