Элис Шрёдер - Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

— Я думаю, что сказал ему: «Ты даже не знаешь, что тебе будет нужно. Только Богу известно, состоится ли судебная тяжба, насколько большими будут неприятности, никто не знает, как все сложится. Поднимая сейчас такие вопросы, вы действуете вопреки интересам собственного клиента».

— Это часть того разговора, в котором вы «отключались»? — спросил адвокат Гутфрейнда.

— Нет, я как раз «включаюсь», когда говорю сам, — ответил под присягой Мангер. — Я обычно запоминаю, что сам говорю.

— Это разговор, в котором вы сознательно не слушали несколько раз?

— Что вы сказали? — сказал Мангер. — Я опять «отключился», я не специально.

— Это разговор, когда вы сознательно не слушали несколько раз?

— Мне стыдно признаться, но это опять со мной случилось. Вы не могли бы повторить опять? Я приложу усилия и сконцентрируюсь.

Адвокат Гутфрейнда повторил вопрос в третий раз.

Можно только представить, в каком состоянии находились судьи, адвокаты и Гут-фрейнд, слушая этот диалог. К сожалению, недоразумение было во многом связано с незнанием Филиппом Ховардом проявлений поведения Мангера. Он работал тем вечером, будучи уверенным, что разговаривает с Мангером, и не понял, что реплики, которые тот подавал время от времени, были просто набором мыслей, приходивших ему в голову. Когда Мангер возражал, Ховард полагал, что ведет переговоры, а не что ему читают лекцию. Когда он ничего не говорил, Ховард приходил к выводу, что Мангер согласен или по крайней мере не возражает против сказанного. Никто ему не объяснил, что Мангер «отключился».

Адвокат Гутфрейнда напомнил Мангеру о показаниях Баффета, в которых он признал, что говорил Гутфрейнду о том, что в его силах все это осуществить. Помнит ли мистер Мангер эти слова Баффета?

— Я не помню то, что говорил Баффет, так же хорошо, как свои слова, — ответил Мангер. — Но суть, безусловно, заключалась в том, что вы можете рассчитывать, что мы с вами поступим честно 62.

Вопрос заключался в том, что значит «честно». Salomon никогда не отрицала, что деньги принадлежали Гутфрейнду и он их заработал. Спор разгорелся о том, уволили бы Гутфрейнда или нет, если бы были известны все факты. Таким образом, теперь требовалось доказать, что Гутфрейнда нужно было уволить. Даже Дональд Файерстайн признал, что, утаивая информацию от Глаубера, Гутфрейнд обманул правительство. Это было странным, непохожим на него поведением. Но, так или иначе, оно имело место.

Гутфрейнд понял, почему компания приложила столько усилий, чтобы доказать, что он должен быть уволен. Он знал, что в интересах всех очернить его, но ему казалось, что его осуждают непропорционально сурово. «В какой-то момент все это должно кончиться», — считал он.

Тем не менее все, включая и Баффета, считали, что Гутфрейнду причитаются какие-то деньги. Баффет дважды попросил Сэма Батлера, члена совета директоров GEICO и друга Гутфрейнда, позвонить и предложить ему 14 миллионов. Батлер прошептал: «Я могу, возможно, дать еще немного больше» 63. Он был готов выплатить 18 миллионов. Но Гутфрейнд был оскорблен. Он считал Чарли Мангера грубым и самоуверенным и с возмущением отверг предложение. Все должен был решить арбитражный суд.

После месяцев свидетельских показаний, длившихся до весны 1994 года, судьи стали проявлять нетерпение от этого бесконечного кругового потока взаимных обвинений. Одна сторона доказывала полную невиновность. Другая рисовала Гутфрейнда монстром. На заключительных слушаниях адвокаты Гутфрейнда повысили требуемую компенсацию до 56,3 миллиона долларов, добавив проценты, штрафы, рост цен на акции и многое другое.

Пока арбитражный суд с огромным трудом принимал решение, команда юристов Salomon и сторонние компании, вовлеченные в процесс, стали делать ставки на размер компенсации, которую арбитраж присудит Гутфрейнду. Назывались разные суммы — от 12 до 22 миллионов долларов 64.

Никто не знает, какие факторы повлияли на вердикт судей. Только Гутфрейнд не получил ни цента.

Глава 50. Лотерея

Множество мест по всему миру • 1991-1995 годы

Реформаторские заявления Баффета в Конгрессе и спасение Salomon превратили его из удачливого инвестора в настоящего героя. История с Salomon выходила за рамки простой истории о добре и зле. Такой нестандартный подход к урегулированию скандала — сотрудничество с регуляторами и органами юстиции вместо укрывательства — своим благородством тронул сердца многих. Воплощалась в жизнь мечта о том, что честность всегда вознаграждается и может смыть пятно позора. Даже когда шум вокруг Salomon утих, звезда Баффета продолжала сиять. Стоимость акций Berkshire резко подпрыгнула и превысила 10 тысяч долларов за акцию. Состояние самого Баффета оценивалось в 4,4 миллиарда долларов. Пакет акций Сьюзи стоил уже 500 миллионов. Те, кто вложил 1000 долларов в компанию в 1957 году, теперь могли получить по 3,5 миллиона.

С появлением Баффета где-либо атмосфера наэлектризовывалась. Люди чувствовали величие этого человека. Они хотели прикоснуться к нему. Застывали, увидев его. Или бормотали что-то невнятное. Неважно, что он говорил, — все внимали его словам.

«Самые лучшие советы по инвестированию я давал, когда мне был 21 год, и никто меня не слушал. Я мог объяснить очень важные и нужные вещи, но на меня не обращали внимания. Теперь я могу сказать самую тупую фразу в мире, и многие наверняка подумают: в этом есть какой-то скрытый смысл».

Он ходил, окруженный ореолом славы. Репортеры испытывали его терпение своими звонками. За ним ходили хвостом, его просили дать автограф или сфотографироваться. Это начинало раздражать. Жа Жа Габор 1написала ему и попросила прислать фотографию с автографом. Писатели начали работать над книгами о Баффете, а защитники его покоя столкнулись с необъяснимым безумием. Одна женщина появилась в офисе Berkshire и начал кланяться ему в ноги. Глэдис Кайзер прогнала ее в бешенстве. «Не смейте кланяться!» — кричала она.

Конечно, на многих нынешних и бывших сотрудников Salomon Баффет производил меньшее впечатление, чем на остальной мир. Он разрушил их свободную корпоративную культуру, уничтожил систему бонусов, презирал их бизнес, и они это знали. Многим было что рассказать. Очень скоро контраст между его публичным имиджем и холодным рационализмом при принятии решений уловил радар национальной прессы. Как объяснить такое раздвоение личности — на человека, фигурально выражаясь, сидящего на крыльце со стаканом лимонада, рассказывающего истории и обучающего с помощью проповедей, и на бизнесмена, обладающего такой изощренной хваткой? Что он делал на посту временного директора инвестиционного банка, заявляя одновременно, что Уолл-стрит — это банда мошенников, жуликов и шулеров?