Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

Те, кто мог им помочь, шутили: «Вся власть в Одесса — наша. Наши чекисты, наши коммунисты! И мир не без добрых людей, но плачущий еврей позорит нацию». Так высказался как-то мой одноклассник Мермельштейн.

Повезла меня однажды мама «на откормку» к своей сестре Ефросинье в город Измаил. Они тогда жили значительно лучше нас. Недалеко от берега Дуная я зашел в школьный магазин и разговорился с продавцом.

— Говорят, в Одессе спрашивают: «А что я с этого буду иметь?» Это правда?

— Так у нас говорят, это правда. Только говорят такое не мне. Что с меня можно иметь? Длинную шею и мокрую жопу, как в анекдоте про гусей, с которых, правда можно иметь еще и жир… — Так я объяснил продавцу тетрадок уровень своего благосостояния. Ему стало очень смешно:

— В Одессе все такие веселые?

— Нет, только те, кого кормят…

Продавец намек понял, и достал из-под прилавка бутерброд с кусочком брынзы. От неожиданности я уставился на него удивленным взглядом.

— Ешь, это овечья брынза, — засмеялся продавец.

Он был похож на своих одесских коллег, но оказался добрее…

На нашем берегу Дуная почему-то не плавали гуси и утки, а на противоположном их была тьма.

— Почему нет гусей на нашем берегу? — полюбопытствовал я.

— Может быть, наши пограничники тоже кушать хотят? — пошутил продавец тетрадок.

В Измаиле мама купила цветную гофрированную бумагу, которую дома можно было выгодно перепродать — из нее крестьяне делали искусственные цветы для поминальных венков, и мы вернулись в Одессу.

На другой день пошел в школу, которая пополнилась новенькими… В наш класс добавили несколько учеников состоятельных по тем временам родителей. Одного из них, хорошо одетого Мишу, привел в класс одетый в милицейскую форму папа — подполковник Флейшмахер.

Нас пересадили по-новому: новеньких разместили на первых партах. Прошло немного времени, и родители этих детей стали замечать, что их чада стали приносить из школы вшей. Думаю, специально их никто не подсовывал. Нас стали почти каждый день перед уроками осматривать «на вшивость» — оттягивали резинки трусов, на которых любили гнездиться «животные» и их гниды. У кого резинки трусов оказывались побелевшими, тех отправляли домой, и это не было радостным освобождением от уроков.

Обычно, перед занятиями, школьники играли в свои незамысловатые игры — били портфелями и сумками друг друга. Я ударил своим портфелем Валю Когана. Не больно, но он успел выхватить портфель и со смехом побежал в сторону дворового туалета. Я бежал за ним, а он на моих глазах бросил портфель в кучу дерьма, и притопнул в добавок по нему ногой. Это была картина, вполне достойная кисти одесских художников, но их во дворе в нужный момент, как всегда, не оказалось. Пришлось вынуть из портфеля тетрадки, ручку с чернильницей и приткнуть их за пояс. Чернильницу пришлось носить в кармане брюк, что значительно снижало мою мобильность.

Вечерами, если мы не искали какой едой можно разжиться, то придумывали что-то «для души». Бегали недалеко возле своих дворов, и как-то нашли возле трамвайной остановки целую женскую сумку. Она, видимо, была украдена в трамвае, «очищена» и выброшена. Сумочка, по тем временам, была красивой, а насчет «идей» у нас проблем не было. Зашли в школьный двор, поочередно попыжились, и добросовестно наполнили ее до краев.

Темнело. Веселой компанией вернулись на трамвайную остановку, уселись на деревянную скамейку и «забыли» на ней сумку. Отошли к входным дверям школы № 117 и стали осторожно наблюдать.

На скамейку села пожилая женщина. Осмотрелась. Ничего подозрительного не обнаружила. Взяла поклажу, как свою, и пошла в сторону костела. Тогда был вход во двор костела со стороны Ришельевской, затем проход был застроен продолжением школы.

Во дворе женщина постучала в двери одноэтажной пристройки. Ей открыли, а мы побежали смотреть в освещенное окно этой квартиры. Женщина держала сумку в руках и что-то рассказывала своей подруге. Посовещавшись, они открыли сумочку на большом столе и склонились над ней…

Мы громко рассеялись, и пожилые женщины, поняли, что над ними подшутили «сопливые». Открыв окно, они бросили «ценную вещь» в нашу сторону. Не попали.

«Умные мысли» от безделья приходили кому-нибудь из нас постоянно. Поздно вечером уселись мы в парадной на входной лестнице, как коты вокруг кошки, и о чем-то задумались. Кто-то из нас выключил свет. Идея возникла быстрее, чем потухла лампочка. В 23.00 заканчивалась вторая смена на швейной фабрике «Молодая Гвардия». Ворота фабрики на ночь закрывались, и молодые работницы выходили на улицу мимо лестницы, на которой мы сидели. Решили выключить свет, и в темноте их напугать.

Расположились по углам, и когда женщины проходили мимо нас, закричали во все горло, кто как мог! Самым пронзительным голосом обладал Ленька, который сложился перочинным ножиком и горланил откуда-то на уровне женских колен. Одна из работниц, которая в этот момент находилась над ним, несла домой трехлитровый бутылёк с молоком. Испугавшись внезапного крика из-под ног, она инстинктивно размахнулась и ударила в то место, откуда верещал Ленька… Крик стал еще громче, но уже с нотами страдания, а звук разбитого стекла смешался с воплями обоих пострадавших.

Кто-то из наших не выдержал и включил свет. Ленька перестал кричать сразу и испуганно озираться на окруживших его женщин. Он не знал, что делать: убегать он не мог, толпа женщин была плотной, и он стоял с разбитой головой и залитый с головы до ног молоком. Глаза его бегали в поисках щели, куда можно было бы пронырнуть. Пострадавшая стояла рядом, что-то жалобно причитала и плакала из-за того, что не донесла бутылёк молока своему ребенку. Нам больше никогда не хотелось пугать молодых женщин, идущих с работы, особенно Леньке.

Вскоре в одном из цехов консервного завода начали выпускать мясные консервы. Работникам предприятия по талонам продавали отходы производства: кости и жилы. Мама научила меня варить борщ, жаркое, тушить жилы, для чего выделяла мне небольшие деньги для покупки овощей, томата, солений.

Свободного времени у нас с Ленькой было много, и мы продолжали выискивать по сараям бутылки, медные самовары — их принимали в подвалах «Утильсырья». В одном из сараев нашего двора, не открывавшимся, наверное, с довоенных времен, нашли шесть бутылок из-под воды. Они были грязными и нам пришлось их отмывать, перед тем, как отнести на Троицкую.

Продавец газированной воды долго рассматривал, щупал горлышки бутылок, потом сказал: «Я могу принять их по три рубля — на них нет этикеток». Мы посчитали свои убытки, но отдали ему бутылки по предложенной цене.