Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

После этого Ленька вспомнил, где он видел этикетки от бутылок и повел меня в Зеленый театр. Там, справа от центрального входа, располагался небольшой деревянный павильон ресторана, в котором днем наводили порядок работавшие в нем женщины. Они отмывали бутылки и сливали воду вместе с отклеившимися этикетками на близлежащую территорию парка им. Шевченко. Собрали мы этих этикеток довольно много, просушили на солнце, потом посчитали, какой доход получим, если каждую из них приклеим на бутылку без этикетки. Каждая этикетка, по нашим подсчетам приносила два рубля чистой прибыли. Получалось очень много денег. Теперь встал вопрос, где взять столько бутылок.

Вечером мы обнаружили два штабеля ящиков со стеклотарой возле будки, расположенной напротив билетных касс кинотеатра им. Горького. Рядом ошивались двое моих соучеников из параллельного класса, даже тогда считавшихся «из неблагополучных семей». Клички их были «Боцман» и «Волёдя». Они разобрались в нашем «деле» очень быстро и объяснили, как быстрее и лучше загрузить себя бутылками, впрочем, сами в этом воровстве участвовать не стали. Возможно, они являлись «внештатными охранниками» продавца газводы и им нужно было показать свою работу.

Только мы взяли по паре бутылок из верхнего ящика, открылась дверь будки, и из нее вылетел с криком продавец. Мы бросились бежать через мостовую в сторону Соборной площади. Там нас поймали какие-то молодые ребята и доставили к будке, возле которой собралось много народа и уже стоял милиционер. Скорее всего подобные кражи случалось там не впервые.

Старшина крепко взял нас за руки и повел вниз по Греческой. «Боцман» успел мне шепнуть: «Не бойся, он вас отпустит, это — хороший мусор». Милиционер вел нас к «круглому» дому. Спросил меня, как старшего:

— Отец есть?

— Нет, погиб на фронте.

— Мама работает?

— Нет.

Недалеко от перекрестка он нас отпустил, сказав, чтобы мы больше в этом районе не появлялись. Охота выискивать пустые бутылки таким простым способом после этого случая у нас пропала. Необходимо было искать какие-то новые способы добычи куска хлеба.

Но как, и где? Когда еще практически нет житейского опыта и знаний… Следовало приспосабливаться к окружающей среде и думать о том, чтобы нам не было хотя бы хуже, чем остальным. Куда мы могли смотреть, если не в сторону базаров? Может быть, там нас чему-то научат?

Обычными летними маршрутами «на своих двоих» мы посещали пляжи Ланжерон и Отрада. Дорога через парк Шевченко была настолько привычной, что мы ее не замечали. Ложились на тот мусор, который стал называться песком, и загорали.

Несмотря на то, что нас можно было «соплей перешибить», вели себя нахально, и в воде, и на берегу, как будто кроме нас никого нет. Что-то я не поделил с незнакомым парнем, и в запале назвал его пидериком. «Правильно воспитанный» паренек развернулся и нанес мне в подбородок ощутимый удар.

«Я обиделся, и в драку, но ударом мощным в сраку опрокинутый слоном» — очутился на песке.

Кличка «Слон» была очень распространена в центре города. Цитата приведена из «народной одесской басни» того периода. Почти уже взрослые пацаны из компании «воспитанного» спросили сквозь зубы:

— Ты можешь доказать, что наш друг пидор? Скажи спасибо, что ты еще сопливый! За свои слова нужно отвечать!

Никаких чувств благодарности к этим ребятам «за урок» я не испытал, зато стал понимать, что я — не «пуп земли».

На пляжах часто появлялись старушки в окружении внуков или соседских детей, которые обращались к нам, как «братьям по разуму»:

— Мальчики, какая сегодня водичка?

Если мы не успевали обогреться на солнце, то отвечали:

— М-м-мокрая! Со-о-леная!

К вечеру голодные и уставшие, поднимались по пыльной дороге, ведущей в город, нелегкой походкой.

Впереди шла веселая компания, и пела хором:

Мы еще не знали, что деньги можно тратить миллионами.

В нашем доме поселилась семья, образовавшаяся после войны. У отца была дочь, наша ровесница, Неля, а у мамы была своя — Люда. По тем временам жили они небедно, но все хорошо не бывает. Неля часто жаловалась дворовым детям, что мачеха относится к ней хуже, чем к родной дочери. Наверное, она помнила отношение к ней погибшей мамы… По вечерам мы собирались вместе с дворовыми детьми, рассказывали детские анекдоты.

Очень красивая дочь парикмахера, Люда была еще и отличницей, как хвасталась соседям ее мама. Она много читала и иногда пересказывала нам содержание «Тысячи и одной ночи».

Как-то, после таких посиделок, когда дети разошлись, мы остались в парадной одни. Люда спросила: «Что может быть, если такие, как мы, совершат такое, как в анекдоте — сунь меч Наполеона в пещеру Соломона?» Я ответил, что мы еще достаточно малые, чтобы что-то случилось. На что она высказала мысль: почему бы не попробовать. Я промолчал. Испугался.

Неля с Людой изредка выносили из дома и раздавали нам кусочки шоколада, видимо, с согласия родителей, приучавших детей делать добро. Это воспринималось детьми, как нечто вполне нормальное.

Дочь чекистов Люда Воропаева тоже любила с нами играть. Она была полной, очень добродушной девочкой и дети почему-то окрестили ее моей женой. Она на это обижалась, но не очень. Соседи из их коммунальной квартиры, знавшие наших мам и соседей, сплетничали, что Люда может за один присест съесть полкило колбасы. Это казалось невероятным потому, что таких кусков колбасы мы никогда не видели.

Постепенно Одесса становилась шумной и опять веселой. «Всегда танцует и поет веселый тот народ…» По городу стали ходить хорошо одетые «фраера», плохо одетые работяги, школьники и сумасшедшие, которых было много, и одесситы их знали. К ним относились хорошо, и даже малые дети к ним не цеплялись. Среди них был и знаменитый тогда «Шая с балалайкой». Его кто-то обучал песням, за которые любой нормальный человек недолго бы пел на свободе:

Подобные песни он пел под собственный аккомпанемент на балалайке с 1944 года. Позже Шая был частым гостем в винных забегаловках, куда его приучили заходить ценители его самобытного таланта, они же наливали ему дешевого вина.

Шая имел еще одно достоинство, кроме умения петь. Если в винарку заходила женщина, он быстро становился крайним в очередь. Когда подходил его черед, то через клапан морских брюк он вынимал свое достоинство и предъявлял его стоявшей позади посетительнице. Обычно, она говорила: