С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

С другой стороны, единственным полным исследованием современной мистической литературы было "Сверхъестественное в современной английской литературе" Дороти Скарборо (1917), которое Лавкрафт не прочтет до 1932 г. - после чего вполне справедливо раскритикует за крайнюю схематичность тематического анализа и удивительную брезгливость по отношению к откровенным ужасам Стокера, Мейчена и других авторов. Таким образом, работа Лавкрафта как историческое исследование наиболее ценна и самобытна благодаря последним шести главам. Даже сейчас существует очень мало работ на английском, посвященных иностранной мистической литературе, и восхваление Лавкрафтом к таких авторов, как Мопассан, Бальзак, Эркманн-Шатриан, Эберс и другие, было новаторством. Объемистая глава об Эдгаре По, по-моему, один из самых проницательных кратких разборов среди написанных, несмотря на некоторую напыщенность его стиля. Лавкрафт без особо энтузиазма отнесся к поздним викторианцам Англии, но его длинные рассуждения о Готорне и Бирсе в главе VIII крайне познавательны. А его высочайшим успехом, вероятно, было определить четверку "современных мастеров" мистической прозы - Мейчена, Дансени, Блэквуда и М.Р. Джеймса; мнение, которое, вопреки придиркам Эдмунда Уилсона и прочих, было подтверждено последующими исследователями. Действительно, единственный "мастер", которого не хватает в этом списке, - это сам Лавкрафт.

И даже помимо проницательных разборов отдельных авторов, помимо уверенности, с которой Лавкрафт обращается к вопросу исторического прогресса в этой сфере - и вспомните, что это был первый случай, когда была предпринята попытка исторического обзора жанра (работа Скарборо была тематической)! - "Сверхъестественный ужас в литературе" заслуженно известен благодаря своему вступлению, которое одновременно отстаивает мистическую прозу как серьезный литературный метод и развивает идеи таких более ранних работ, как эссе "В защиту Дагона", относительно того, из чего реально складывается "страшное произведение". О первой задаче Лавкрафт громко заявляет в первом же предложении: "Самое древнее и сильное из человеческих чувств - это страх, а самый древний и самый сильный вид страха - страх неведомого", "факт", который "должен на веки вечные утвердить подлинность и достоинство таинственного, ужасного повествования как литературной формы"; далее он упоминает, с неожиданно едким сарказмом, о борьбе литературы ужасов против "наивного, пресного идеализма, который осуждает эстетический мотив и взывает к дидактической литературе, дабы "возвысить" читателя до надлежащего уровня самодовольного оптимизма". Все это, как и в эссе "В защиту Дагона", ведет к защите странного и ужасного, как апеллирующего преимущественно "к умам обладающих достаточной чувствительностью" - или, как он заявляет в конце, "это узкая, однако существенная отрасль человеческого самовыражения, и она, как обычно, будет главным образом востребована лишь ограниченной аудиторией читателей с особенно чуткой восприимчивостью".

В определение мистической литературы Лавкрафт внес вклад непреходящей важности. В этом решающем пассаже из "Сверхъестественного ужасе в литературе" он пытается провести различие между мистическим и просто ужасным: "Этот тип литературы ужаса не следует смешивать с типом, внешне похожим, однако с психологической точки зрения совершенно иным - с литературой, которая вызывает обыкновенный физический страх и обыденный, земной ужас". Упоминание психологии здесь критично - оно ведет прямиком к классическому определению Лавкрафта литературы о сверхъестественном:

В истинной истории о сверхъестественном есть нечто большее, чем тайное убийство, окровавленные кости или нечто в саване, согласно правилам гремящее цепями. Определенная атмосфера напряженного и необъяснимого ужаса перед внешними, неведомыми силами должна быть в ней; и в ней должен быть намек, высказанный, как подобает, всерьез и зловеще, на самое ужасное понимание, способное зародиться в человеческом сознании, - о необыкновенной и пагубной приостановке или же полной отмене тех непреложных законов Природы, которые являются нашей единственной защитой против ярости хаоса и демонов неизведанных пространств.

Вполне можно сказать, что это ничто иное, как оправдание задним числом собственной фирменной модели "космического ужаса"; но, полагаю, оно не сводится только к этому. В сущности, Лавкрафт утверждает, что для мистической литературы важна сверхъестественность, поскольку именно это отличает ее от всех прочих видов литературы, которые имеют дело исключительно с тем, что осуществимо, и следовательно имеют совершенно иной метафизический, эпистемологический и психологический оттенок. В "Сверхъестественном ужасе в литературе" Лавкрафт касается-таки несколько примеров несверхъестественного ужаса - "Человек толпы" Эдгара По, ряд мрачных, полных психологического напряжения рассказов Бирса, - но их немного; и он недвусмысленно отделяет conte cruel - то есть, истории, "которые душераздирающий эффект достигается посредством драматических танталовых мук, разочарований и ужасных физических мучений", - пусть даже сам восхищается многими его образчиками, например, произведениями Мориса Левеля, "чьи коротенькие эпизоды столь охотно подвергались сценическим адаптациям для "триллеров" Гран-Гиньоль".

Лавкрафт признавал, что сочинение этой статьи дало два положительных эффекта: во-первых, "Это добрая подготовка к сочинению новой серии моих собственных мистических рассказов"; во-вторых, "Курс чтения и письма, который прохожу ради статьи Кука, - превосходная дисциплина для ума и чудесный знак демаркации между моим бесцельным, потерянным существованием в прошлом году и возобновленным отшельничеством в духе Провиденса, под сенью которого я надеюсь вымучить несколько баек, достойных записывания". Второй эффект - очередное звено в цепи последовательных решений прекратить круглосуточные блуждания в компании приятелей и засесть за реальную работу; насколько оно было успешным - трудно судить по причине отсутствия дневника за 1926 г. Что же до первого эффекта, то он принес свои плоды в конце февраля, когда, по всей видимости, и был написан "Холодный воздух" [Cool Air].

"Холодный воздух" - последний и, возможно, лучший из нью-йоркских рассказов Лавкрафта. Это компактное описание вещей, тошнотворных чисто физически. Рассказчик, весной 1923 г. "подыскав себе дрянную и неприбыльную работенку в одном из журналов", оказывается в захудалом пансионе, чьей хозяйкой была "неряшливая, почти бородатая женщина по имени сеньора Эрреро"; обитают в нем преимущественно преставители низших классов - за исключением некого доктора Муньоса, культурного и интллигентного медика на пенсии, который непрерывно экспериментирует с химикатами и из странной эксцентричности поддерживает в своей комнате температуру около 55 градусов [Фаренгейта] с помощью охладительной установки. Рассказчик впечатлен Муньосом: