С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

А теперь о вашем приглашении. Ура!! Да здравствует штат Род-Айленд и Плантации Провиденса!!!

Иными словами, Лавкрафт наконец-то получил приглашение вернуться обратно в Провиденс.

В письме Артуру Харрису в конце июля 1924 г., Лавкрафт заявил: "Хотя сейчас я в Нью-Йорке, но надеюсь однажды вернуться в Провиденс; ибо в нем есть тихое благородство, которое я нигде больше не встречал - кроме некоторых прибрежных городков Массачусетса". Это аномально раннее проявление его желания вернуться домой, похоже, противоречит расхожему мнению, что "медовый месяц" Лавкрафта с Нью-Йорком продолжался, как минимум, полгода; из вежливости давайте предположим, что это возвращение на родину так или иначе включало бы и Соню. Но истинная сага о попытках Лавкрафта вернуться в Провиденс началась где-то в апреле 1925 г., когда он писал Лилиан:

Что до поездок - ... я не вынесу вида Провиденса, пока не смогу остаться там навеки. Когда я попаду домой, то не решусь поехать даже в Потукет или Восточный Провиденс, а мысль о пересечении границы Массачусетса возле Мельниц Ханта наполняет меня положительно ужасом! Но беглый взгляд был бы подобен тому, что злосчастный мореход, захваченный штормом, бросает на недосягаемую родную гавань, прежде чем его опять уносит в беспросветную черноту чужого моря.

Лилиан явно предлагала Лавкрафту погостить - возможно, чтобы облегчить скуку и даже депрессию, которые, несомненно, были порождены отсутствием работы, унылой комнаткой на Клинтон-стрит и шатким состоянием его брака. Ответ Лавкрафта заслуживает внимания: он пишет не "если я попаду домой", но "когда я попаду домой" - даже зная наверняка, что о немедленном возвращении по экономическим причинам и речи быть не может. Фраза о "чужом море" также показательна - это явно ничто иное, как намек на Нью-Йорк; все же, невзирая на все стоны о заполонивших город "чужаках", именно Лавкрафт был здесь чужим. В 1927 г. он напишет: "там я был неассимилированным чужаком", - совершенно не сознавая, что очертил самую суть проблемы.

Когда в ноябре 1925 г. Лавкрафт писал, что "Разумом я в действительности дома" в Провиденсе, он нисколько не преувеличивал. Все время пребывания в Нью-Йорке он выписывал "Providence Evening Bulletin", по воскресеньям вместе с "New York Times" читая и "Providence Sunday Journal" (у "Bulletin" не было воскресного выпуска). Он пытался остаться в мысленном контакте с Провиденсом и другим способом, а именно - перечитывая все доступные книги по истории Провиденса.

Но чтения книг явно было недостаточно. Я уже приводил сварливое замечание Сони, что Лавкрафт цеплялся за привезенную из Провиденса мебель "с болезненным упрямством". Она же стала темой одного из самых примечательных пассажей из писем Лавкрафта к тетушкам - и точным индикатором его душевного состояния во время наихудшей части нью-йоркского периода. Лилиан заметила (возможно, после многословного рассказа Лавкрафта о приобретении им своего лучшего костюма), что "имущество есть бремя"; в августе 1925 г. Лавкрафт бросает ей в лицо ответное:

Причина жить различается для каждого индивида... т.е., у каждого индивида есть некая особенная вещь или группа вещей, что образует фокус всех его интересов и ядро всех его эмоций; и без которой сам процесс выживания не только не значит вообще ничего, но и часто становится невыносимой обузой и мукой. Те, для кого старые дружеские связи и приобретения не составляют этого единственного интереса и жизненной необходимости, вполне могут читать проповеди о безрассудном "рабства у мирского добра" - до той поры, пока они не пытаются навязать свою веру окружающим.

И каково же мнение Лавкрафта по данному вопросу?

Так уж получилось, что я неспособен испытать удовольствие или интерес от чего-то, кроме мысленного возвращения в иные и лучшие дни - ибо я поистине не вижу перспективы когда-либо очутиться в действительно родственной по духу среде или снова зажить среди цивилизованных людей с историческим прошлым старых янки, - так что, дабы избежать безумия, которое ведет к насилию и суициду, я должен цепляться за последние клочки былых дней и былых привычек, что у меня остались. Так что не стоит ожидать, что я избавляюсь от тяжеловесной мебели и картин и часов и книг, которые помогают всегда хранить дом 454 в моих мечтах. Когда они уйдут - и я уйду, ведь они - единственное, что помогает мне открывать глаза поутру или глядеть в будущее, не начиная вопить от полнейшей безысходности и биться о стены и пол в яростной попытке пробудиться от кошмара "реальности" и в своей собственной комнате в Провиденсе. Да, подобная душевная чувствительность крайне неудобна, когда нет денег - но легче критиковать, чем ее исправить. Когда несчастный дурак, страдающий ею, позволяет увлечь себя и на время сбить с толку благодаря ложной перспективе и незнанию мира, единственное, что остается, - это позволить ему цепляться за те жалкие клочки, пока он еще в силах их удержать. Они для него - жизнь.

Об этом невыразимо горьком пассаже можно написать целый трактат. Больше мы не видим уверенного "когда я попаду домой"; теперь Лавкрафт не видит "перспективы" когда-либо вернуться. Как Лилиан отреагировала на то, что ее единственный племянник явно всерьез - или, по крайней мере, с крайней горечью - говорил о самоубийстве и буйном помешательстве, сказать невозможно; это немного странно, но, похоже, у этой беседы не логического продолжения в последующих письмах.

Кое-что может пролить весьма любопытный свет на всю ситуацию. Уинфилд Таунли Скотт заявляет, что, согласно Сэмюелю Лавмену, Лавкрафт во время последней части нью-йоркского периода "носил с собой фиал с ядом" (слова Лавмена), чтобы суметь положить конец своему существованию, если ситуация станет совсем невыносимой. Откровенно говоря, я нахожу эту мысль нелепой. Я совершенно уверен, что Лавмен сочинил - то ли, чтобы бросить тень на репутацию Лавкрафта, то ли по какой-то иной, неведомой причине. Со временем Лавмен обратился против Лавкрафта - в большой степени, по причине убеждения, что антисемитизм Лавкрафта (о котором он узнал от Сони в 1948 г., а, возможно, и раньше, из других источников) заставлял его лицемерить. Есть и возможность, что Лавмен просто недопонял нечто, сказанное Лавкрафтом, - возможно, некую попытку сардонически пошутить. У нас нет независимых подтверждений этого анекдота, и нет его упоминаний кем-то еще из числа друзей и корреспондентов Лавкрафта; зато есть подозрение, что Лавкрафт в таком деликатном вопросе скорее доверился бы Лонгу, чем Лавмену. Думаю, это совершенно непохоже на Лавкрафта - так близко подойти к самоубийству даже в трудное для него время; и действительно, общий настрой его писем к тетушкам, даже принимая во внимание пассажи вроде процитированного выше, никоим образом не однообразно депрессивный или печальный.