С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

Последнее замечание - самое аккуратное суждение, которым можно снабдить эту работу. Больше любой другой из главных работ она вызывала диаметрально противоположные реакции даже в стане приверженцев Лавкрафта: Л. Спрэг де Камп сравнивал ее с "Лилит" и "Фантазмами" Джорджа Макдональда и с книгами об Алисе, тогда как другие исследователи Лавкрафта находили ее скучной и почти нечитаемой. Со своей стороны, я считаю ее совершенно очаровательной, но довольно легковесной: через некоторое время похождения Картера в стране снов действительно наскучивают, хотя чрезвычайно сильный финал спасает роман. Основным его свойством можно считать его автобиографическую значимость: по сути, это духовная автобиография Лавкрафта на тот момент его жизни.

Едва ли целесообразно пересказывать довольно бессвязный и путаный сюжет этого короткого романа, который своим непрерывным, не разбитым на главы, извилистым течением напоминает не только Дансени (хотя Дансени никогда не писал длинных работ такого рода), но и "Ватека" Уильяма Бекфорда (1786); некоторые моменты сюжета и образного ряда также вызывают в памяти арабскую сказку Бекфорда. Лавкрафт вновь воскрешает Рэндольфа Картера, уже знакомого читателю по "Показаниям Рэндольфа Картера" (1919) и "Неименуемому" (1923), чтобы отправить его в путь по волшебной стране - на поиски "закатного города", который описан следующим образом:

Весь золотой и восхитительный, горел он в лучах заката: стены, храмы, колоннады и арки мостов из узорчатого мрамора, посеребренные фонтаны, рассеивающие радужные брызги свои над просторными площадями и благоуханными садами, и широкие улицы, уходящие прочь - мимо пестрых рядов изящных деревьев, и цветочных клумб, и изваяний из слоновой кости; а на севере на крутые склоны холмов карабкались ярус за ярусом красные кровли и старинные островерхие крыши, осенявшие маленькие улочки, мощенные заросшими травой булыжниками.

Это, определенно, звучит - за исключением последних деталей, которые выбиваются из общего ряда, - как описание некого сказочного дансенианского царства; но что же Картер обнаруживает, когда, покинув родной Бостон, совершает утомительное путешествие через страну снов к трону Великих Древних, что обитают в ониксовом замке на вершине неведомого Кадата? Вот что говорит ему Ньярлатхотеп, посланец богов, - и этот отрывок трогателен, как ничто другое у Лавкрафта:

Так узнай же, что твой золотой и мраморный город чудес - лишь совокупность всего, что ты когда-то видел и любил. Это - великолепие бостонских кровель и западных окон, объятых пламенем заката; это - аромат цветов Коммона, и громадный купол над холмом, и лабиринт из фронтонов и дымоходов в лиловой долине, где многомостный Чарльз дремотно несет воды свои. Вот что ты видел, Рэндольф Картер, когда нянька впервые вывезла тебя в коляске весенней порой, и это будет последним, что предстанет перед твоим мысленным взором...

Вот твой город, Рэндольф Картер, ибо они - это ты сам. Новая Англия породила тебя и в твою душу влила ту напевную прелесть, что не умрет никогда. Эта прелесть, отлитая, облеченная в форму и отшлифованная годами воспоминаний и снов, - и есть твой дивный, раскинувшийся на террасах город неуловимых закатов; и чтобы сыскать мраморный парапет с причудливыми вазами и резными перилами и сойти наконец вниз по этим нескончаемым, огражденным балюстрадой ступеням в город просторных площадей и радужных фонтанов, тебе нужно всего лишь вернуться назад, к мыслям и видениям своего мечтательного отрочества.

Внезапно мы понимаем, что "закатный город" обладает такими необычными чертами, как островерхие фронтоны и мощеные переулки. А еще понимаем, почему все эти многочисленные фантастические твари, которых Картер встречает в пути - зуги, гуги, полуночники, упыри, лунатики, - вызывают в нем лишь равнодушие: так и должно быть. Все они просто прелестны - в том "дрезденско-фарфоровом" стиле, в котором Лавкрафт ошибочно воспринимал Дансени; но их значение равно нулю, поскольку они не соотносятся ни с чем в наших воспоминаниях и мечтах. Так что все, что требовалось было сделать Картеру - и что он действительно проделывает в финале, - всего-навсего пробудиться в своей бостонской комнате, оставив страну снов за спиной, и понять, что красоту можно отыскать и прямо за порогом.

Открытие Картера блестяще предсказано эпизодом, где он встречается с королем Куранесом, главным героем "Целефаиса" (1920). В последнем рассказе Куранес, писатель из Лондона, в детстве видит сон о царстве Целефаис, стране поистине сверхъестественной красоты; в конце повествования его тело умирает, но дух каким-то образом переносится в страну его грез. Картер, встретив Куранеса в Целефаисе, обнаруживает, что тот вовсе не так счастлив, как ему казалось:

Похоже, он больше не получал удовольствия от тех краев, но сильно тосковал по памятным с детства английским утесам и холмам, где вечерами в крошечных дремотных деревеньках старинные песни звучат за зарешеченными окнами, а серые церковные башни застенчиво проглядывают сквозь зелень далеких долин... Ибо хотя Куранес стал монархом страны грез, и все мыслимые и немыслимые богатства и чудеса, великолепия и красоты, утехи и наслаждения, небывальщины и диковины были в его распоряжении, он был бы рад навеки отречься от всей своей власти, роскоши и свободы ради одного-единственного благословенного дня жизни обычного мальчишки в чистой и тихой Англии, в той древней, возлюбленной Англии, что породила его и частью которой он непреложно должен был оставаться.

Часто выдвигалось предположение, что "Сон о поисках неведомого Кадата" вырос из старой идеи романа "Азатот" (1922); но, хотя на первый взгляд это и выглядит правдой, поскольку в центре обеих вещей, похоже, находятся герои, отправляющиеся на поиски некой чудесной страны, роман 1926 г., в действительности, представляет собой разительное изменение идеи романа 1922 г. В первой работе - сочиненной на пике декадентской фазы Лавкрафта, - безымянный рассказчик "отправился в путь прочь из этой жизни - в пространства, куда бежали мечты"; но делает так, потому что "возраст отяготил мир, и чудеса покинули сердца людей". Иными словами, рассказчик всего лишь ищет спасения от скучной реальности в мире фантазий. Картер думает о том же самом, но в итоге находит в нашей реальности (преобразованной, конечно, его мечтами и воспоминаниями) больше достоинства и красоты, чем ему раньше казалось.

Разумеется, "Сон о поисках неведомого Кадата" полон восхитительно ярких и живописных изображений чудес, фантазий и даже ужасов, которые придают ему притягательности; и сцены, подобные той, где легион кошек переносит Картера с Луны обратно на Землю, его встреча на плато Ленг с ужасным первосвященником, чье имя нельзя называть, и, конечно же, его кульминационное появление на Кадате перед Ньярлатхотепом, - шедевры фантастического воображения. Некоторая насмешливая эксцентричность и даже несерьезность - как, например, гротескная встреча Картера с его старым приятелем Ричардом Аптоном Пикменом (чье первое появление, конечно же, состоялось в "Фотомодели Пикмена", написанной за несколько месяцев до того, как был закончен роман), теперь ставшим настоящим полноправным упырем, - задают роману характерный шутливый тон.