С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

Но, взирая на этот народ, Замакона начинает замечать тревожные признаки упадка. Наука "пришла в упадок"; историей "все более и более пренебрегали"; а религия из эстетического ритуала постепенно превратилась в своего рода дегенеративное идолопоклонничество: "Рационализм все сильнее вырождался в фанатичное и разнузданное суеверие... а веротерпимость неуклонно растворялась в череде безумных страхов - особенно перед внешним миром". Рассказчик заключает: "Очевидно, что цивилизация K'н-йяна далеко зашла по пути регресса - реагируя со смесью апатии и истеричности на унифицированную и расписанную жизнь, отупляющую своей размеренностью, которую во время среднего периода привнесли в нее машины". Как тут не вспомнить о порицании Лавкрафтом "машинной культуры", господствующей в его времена, и ее возможного исхода?

Нас ждут всевозможные бесполезные преобразования и преобразователи -стандартизированные культурные принципы, синтетические виды спорта и зрелищ, профессиональные спортсмены и руководства по науке и тому подобные примеры душевного подъема и духа братства, изготовленного машинами. И это еще не предел! Тем временем, давление скуки и неуспокоенного воображения будет нарастать - все чаще взрываясь преступлениями, полными болезненной порочности и несдержанной жестокости.

Это суровые и прискорбно точные размышления очерчивают фундаментальное различие между "Курганом" и такими более поздними рассказами, как "В горах безумия" и "За гранью времен": Лавкрафт пока еще не разработал свою политическую теорию "фашистского социализма", при котором экономическое благосостояние большинства и сосредоточение политической власти в руках меньшинства создаст (по его мысли) подлинную утопию для полезных граждан, которые будут работать лишь несколько часов в неделю, посвящая остальное время ценной интеллектуальной и эстетической деятельности. Эта голубая мечта возникнет лишь в 1931 г., когда суровая реальность Депрессии полностью отвратит Лавкрафта и от демократии (в которую он никогда не верил), и от капитализма свободного рынка.

Как бы ни был "Курган" богат интеллектуальным содержанием, он оказался куда длиннее, чем требовалось; и его размер не предвещал ничего хорошего в плане перспектив публикации. Положение "Weird Tales" было все более шатким, и Фарнсуорту Райту приходилось проявлять осторожность. Вовсе неудивительно слышать жалобу Лавкрафта в начале 1930 г.: "Проклятый дурень только что завернул историю, которую я `написал' за своего клиента из Канзаса, на основании того, что для одной публикации она слишком длинная, но структурно неприспособлена для разделения на части. Я не переживаю, поскольку получил свои наличные; но меня тошнит от капризов этого редакционного осла!" Лавкрафт не сообщает, сколько он получил от Бишоп за сделанную работу; возможно, он в каком-то смысле выдавал желаемое за действительное, так как и в 1934 г. она по-прежнему была должна ему значительную сумму денег.

Давнее заблуждение, что к созданию рассказа приложил руку Фрэнк Белкнэп Лонг (основанное на утверждении Зилии Бишоп, что "Лонг... давал советы и вместе со мной работал над этим коротким романом"), по-видимому, опровергается заявлением самого Лонга, сделанным в 1975 г., что "я не имел никакого отношения к созданию Кургана. Эта грустная, серьезная и роскошно атмосферная история - лавкрафтианская от первой страницы до последней". Но так как Лонг не объясняет, как и почему Бишоп приписала ему авторство работы (возможно, он уже позабыл об этом), пожалуй, стоит дать некоторые пояснения.

В то время Лонг действовал как агент Бишоп. Он разделял досаду Лавкрафта по поводу отказа публиковать рассказ: "Невероятно неразумно с его [Райта] стороны отвергнуть Курган - и под таким ничтожным предлогом". До того момента участие Лонга, насколько я могу судить, сводилось лишь к перепечатке рукописи рассказа для Лавкрафта, так как печатная копия, похоже, сделана на печатной машинке Лонга. Теперь же было принято (вероятно, Бишоп) решение сократить текст, чтобы его легче было продать. Это сделал Лонг, сократив исходный машинописный текст с 82 до 69 страниц - не с помощью перепечатки, но просто выбросив несколько листов и вымарав некоторые абзацы ручкой. Сделанная под копирку копия осталась нетронутой. Лонг, должно быть, пытался продать сокращенную версию (в действительности, он сам мне об этом сказал), но рассказ, очевидно, так и не удалось никуда пристроить; он был впервые опубликован лишь в ноябрском номере "Weird Tales" 1940 г. - да и то в жестоко сокращенной форме.

Помимо доставляющей удовольствие работы над "Курганом" Лавкрафт занимался, пожалуй, куда менее приятной литературной работой для своей старой подруги самиздату Энн Тиллери Реншо (по-прежнему учительствовавшей то ли в средней школе, то ли колледже) и для нового клиента, Вудберна Харриса. Харрис был из Вермонта, так что мог узнать о Лавкрафте от Уолтера Дж. Коутса; достаточно занятно (учитывая стойкую неприязнь Лавкрафта к спиртному), что среди работ, которые Харрис свалил на него, была работа над различными листовками, призывающими отменить 18-ую Поправку! Но Харрис явно стал чем-то большим, нежели простым клиентом. Лавкрафт, похоже, с симпатией отнесся к этому довольно малообразованному, но серьезному провинциалу, ибо ему он адресует некоторые из самых длинных своих писем - включая одно, написанное в конце 1929 г., которое начинается благоразумным предупреждением: "ВНИМАНИЕ! Не пытайтесь прочесть все это за один раз! Я потратил на него неделю, и в нем не меньше 70 страниц - насколько мне помнится, это самое длинное письмо, что я писал за свою жизнь, ныне насчитывающую 39 лет, 2 месяца и 26 дней. Pax vobiscum [мир вам]!" (70 страниц - это 35 листов, исписанных с обеих сторон.) О самом Вудберне Харрисе мало что известно, но, тем не менее, он вдохновил Лавкрафта на одни из самые интеллектуально сложных писем.

Путешествия Лавкрафта весной-летом 1930 г. начались в конце апреля. Его целью был Чарльстон (Южная Каролина), и, такое ощущение, что он перенесся на Юг почти без остановок в пути - даже в Нью-Йорке, если отсутствие почтовых открыток и писем оттуда может служить доказаельством. Он сообщает, что полдень 27 апреля встретил в Ричмонде и провел ночь в Уинстон-Салеме (Северная Каролина). 28 апреля застало его в Колумбии (Южная Каролина), в Кэпитол-парке; вопреки тому, что город был "не колониальным, но скорее довоенным", он был совершенно очарован южной атмосферой.

Но это было лишь предвкушение реальных восторгов, что предстояли ему. 28-го числа Лавкрафт сел на автобус, который привез его прямо в Чарльстон. Открытка, посланная Дерлету 29 апреля, позволяет понять чувства Лавкрафта:

Вкушаю самое чудесно пленяющее окружение - пейзажем, архитектурой, историей и климатом - что мне когда-либо доводилось видеть! Мне трудно хоть что-то сказать о нем, кроме одних восклицаний - я перебрался бы сюда в ту же секунду, кабы моя сентиментальная привязанность к Новой Англии была чуть слабее... Останусь здесь столько, насколько хватит наличности, даже если придется отказаться от всего остального задуманного путешествия.