С. Джоши - Жизнь Лавкрафта

Вопреки похожему вступлению - явно безумный (или, по крайней мере, выведенный из душевного равновесия) человек повествует свою историю, - в "Дагоне" гораздо меньше внимания к психологии героя, чем в "Склепе". Подразумевается, что до встречи с чудовищем, герой был вполне здрав и рационален, что не только внушает нам уверенность в правдивости его рассказа, но и намекает, что принимать наркотики и думать о самоубийстве его вынуждает некое реальное событие (а не просто сон или галлюцинация). "Дагон" - первый из множества рассказов, в которых само знание способно свести с ума. В финале рассказчик горько замечает:

Я не могу без содрогания думать о морских глубинах, о безымянные тварях, которые, возможно, прямо сейчас влачатся и бредут по скользкому морскому дну, поклоняются древним каменным идолам и высекают собственные мерзостные образы на влажном граните подводных обелисках. Я грежу о том дне, когда они восстанут над волнами, чтобы своими зловонными лапами увлечь под воду остатки чахлого, истощенного войной человечества - о дне, когда суша скроется под водой, а темное дно океана поднимется наверх среди вселенского кромешного хаоса.

Да, есть потенциальная опасность нападения чужой расы, но рассказчика сводит с ума само знание о ее существовании. Разумеется, не стоит поспешно делать вывод, что Лавкрафт враждебно относился к самому знанию - смехотворное предположение относительно человека, который так ценил интеллектуальную жизнь. На самом деле проблема в нестойкости нашего душевного состояния: "Рационализм склонен уменьшать до минимума ценность и важность жизни и сокращать общую сумму человеческого счастья. Во многих случаях правда может вызвать суицидальную или почти суицидальную депрессию".

В "Дагоне" правда, которая настолько потрясает героя, - внезапно обнаружившееся существование не просто одного жуткого монстра, но целой чужой цивилизации, которая обитает буквально на дне мира. Как давно заметил Мэттью Х. Ондердонк, истинный ужас в рассказе - это "осознание ужасной древности мира и незначительной роли человека в нем". Ондердонк справедливо считал это центральной темой всего творчества Лавкрафта; более глубокое и полное воплощение она получит в дюжине с лишним поздних работ.

Основной вопрос к финалу рассказа: что именно видит герой? Неужели за ним явился монстр, который поклонялся монолиту? Мысль, что подобное чудовище может разгуливать по улицам Сан-Франциско и откуда-то знать, где живет герой, несомненно нелепа; и все же некоторые читатели, похоже, верят рассказчику. Но нам явно дают понять, что у героя галлюцинации. Выдержки из двух писем, видимо, подкрепляют эту точку зрения. В августе 1917 г., через месяц после завершения "Дагона", Лавкрафт напишет: "Оба ["Склеп" и "Дагон"] - анализ странных мономаний, включающих галлюцинации самого ужасного свойства". Единственная галлюцинация в "Дагоне" - финальное появление чудовища за окном. ("Галлюцинации" в "Склепе" предположительно относятся к мнимому возвращению одержимого рассказчика в восемнадцатый век.) В 1930 г. Лавкрафт писал: "В `Дагоне' я показываю ужас, который мог появиться, но даже и не попытался". Он явно не сделал бы этого замечания, если бы хотел убедить нас, будто монстр действительно покинул свое скользкое морское дно.

Его связь с палестинским богом Дагоном не совсем ясна. Лавкрафт упоминает этого бога ближе к концу рассказа, но зачем? - нам остается лишь строить догадки. Позднее Дагон станет фигурой из псевдомифологии Лавкрафта, но можно ли его отожествлять с палестинским божеством - сомнительный вопрос.

"Дагон" примечателен уже своим контрастом интонации, темы и антуража со "Склепом". Лавкрафт, "ископаемое" XVIII века, нашел источник вдохновения в великом катаклизме - Первой мировой войне, - происходящем за океаном, и, возможно, неслучайно, что рассказ был написан всего через пару месяцев после того, как американские силы наконец вступили в войну. Хотя стилистическое влияние По все еще заметно, здесь мы, тем не менее, сталкиваемся с явно усовершенствованным вариантом По - в "Дагоне" плотность стиля никоим образом не равна его архаичности. Напротив, упоминание пильтдаунского человека ("открытого" только в 1912 г.) предзнаменует то, что станет фирменным знаком творчества Лавкрафта: его связь с новейшей наукой. Мы увидим, что иногда он переписывал вещь в самый последний момент, чтобы остаться на уровне требований научной достоверности. В конечном итоге, подобный реализм станет неотъемлимой частью литературной теории Лавкрафта, позволив ему объединить произведения о сверхъестественном с новорожденной научной фантастикой. Самого "Дагона" можно расценивать как прото-фантастику, поскольку в нем реальность не столько оспаривают, сколько расширяют наше представление о ней.

Как подобает рассказу, действие которого разворачивается в современном мире, в нем находят современные литературные влияния. Уильям Фулвилер, вероятно, справедливо указывает на "Рыбоголового" Ирвина С. Кобба - историю об отвратительном рыбоподобном человеке, обитавшем в уединенном озере, которую после ее появления в "Argosy" 11 января 1913 г. Лавкрафт расхвалил в своем письме в редакцию - хотя влияние этого рассказа на последующие произведения Лавкрафта еще более очевидно. Фулвилер также указывает на некоторые вещи из "All-Story" ("К сердцу Земли" и "Пеллусидара" Эдгара Райса Берроуза, "Демонов моря" Виктора Руссо), в которых упоминаются подземные царства или антропоморфные амфибии; но я не так уверен в прямом влиянии этих работ на Лавкрафта.

Уже в середине июля 1917 г. "Склеп" был принят У. Полом Куком для "Vagrant". Лавкрафт полагал, что он будет напечатан в декабре, но этого не произошло. Далее предполагалось, что рассказ может появиться в "Monadnock Monthly" Кука в 1919 или 1920 г., но и этого не случилось. Рассказ был опубликован в "Vagrant" только в марте 1922 г. "Дагона" взял любительский журнал "Финикиец" (под редакцией Джеймса Мазера Моузли), но не напечатал. Его опубликовал "Vagrant" в ноябре 1919 г.

И в "Склепе", и в "Дагоне" уже заметны начатки других, лучших рассказов Лавкрафта: первый - далекий предтеча "Истории Чарльза Декстера Варда" (1927); последний породит "Зов Ктулху" (1926) и "Тень над Иннсмутом" (1931). Этот феномен мы неоднократно будем наблюдать в творчестве Лавкрафта. Следует отметить, что Лавкрафт придумал - или, точнее, реализовал - лишь сравнительно небольшое число сюжетов и сценариев и потратил большую часть своей литературной карьеры на их переделку и усовершенствование. Но при всем при этом мы должны быть признательны, что в итоге он облагородил эти сюжеты настолько, что их исполнение достигло выдающегося уровня.

Часто забывают про третью вещь Лавкрафта, предположительно, написанную в 1917 году. "Воспоминания о д-ре Сэмюэле Джонсоне" ["A Reminiscence of Dr. Samuel Johnson"] появились в сентябрьском номере "United Amateur" за 1917 г. под псевдонимом "Хемфри Литтлуит, эскв." - один из тех редких случаев, когда Лавкрафт публиковал рассказ под псевдонимом. Даже если он написан незадолго до публикации, хронологически этот рассказ все равно, видимо, предваряет "Склеп" и/или "Дагона"; хотя "United Amateur" частенько запаздывал, выходя на месяц-два позднее даты на обложке. В любом случае, эту вещь, несомненно, не следует игнорировать при всей ее необычности; возможно, ее стоит расценивать, как лучшую юмористическую работу Лавкрафта.