Виктор Конов - Епистинья Степанова

Коротенькие, бодрые весточки приходили только от Илюши и Саши, писал Дуне Николай.

В июле через хутор потянулись стада коров, овец, лошадей — гнали из тех мест, куда немцы уже подошли. Коровы были измученные, давно не доенные и голодные, жалобно ревели, надрывая сердца хуторских женщин, молоко само стекало у коров с сосков в дорожную пыль.

Стали готовиться и на хуторе к эвакуации: разбирали машины, детали закапывали, разбивали, колхозное стадо тоже погнали на восток. А куда девать колхозных кур, свиней, кроликов? В полях стоял неубранный хлеб, зрела кукуруза, конопля, сахарная свекла. Перед самой войной Филипп раздобыл где-то семена дыни, и она вдруг в это лето удалась в колхозе, на удивление, крупная, сочная. Куда это все девать, что делать?

В начале августа события закрутились быстро и страшно, как во сне.

Через хутор, поднимая пыль, догоняя беженцев и стада коров, потянулись колонны наших отступавших солдат: усталых, потных, с темными хмурыми лицами. Шли торопливо, их подгоняли командиры: «Быстрей! Быстрей!..» Солдаты кричали из колонны: «Пить дайте, женщины!» Епистинья побежала за ведром с водой. Пили на ходу, не останавливаясь. Женщины заметили, что у многих молодых, только что мобилизованных солдат вместо винтовок были палки, вилы, некоторые колонны вступали на хутор с одной стороны, другие — с другого края и шли навстречу. Путаница, неразбериха.

В Тимашевке наши войска, отступая, взорвали элеватор, склады, железнодорожный мост и станцию, дым пожаров плыл над районной станицей.

Ревел скот, выли собаки, голосили женщины.

Прошел через родные места и четвертый казачий кавалерийский полк, сформированный из местных жителей, в котором служил и Николай; кое-кто из них даже сумел заскочить в родные хаты на хуторе, повидать родных. Один из таких заехал домой на минутку, да и остался; когда пришли немцы, стал служить полицаем, хотя и не зверствовал. Позже отсидел тринадцать лет, жив и сейчас.

Николай домой не заезжал. Служил он в казачьем полку ездовым орудийного расчета.

Затем на один день все стихло.

Утром на краю хутора появились немецкие мотоциклисты, остановились у взорванного моста. Кто-то по ним выстрелил из камыша, стеной стоявшего у Кирпилей, и немцы долго строчили из автоматов по камышовым зарослям. Не обнаружив более ничего опасного, мотоциклисты уехали. Вскоре подошла колонна немецких грузовиков с солдатами и прицепленными пушками, сделали мост и прошли дальше. Видно, основные силы немцев двигались по другой дороге, потому что через хутор прошло их немного, но и те, что прошли, успели пострелять по дворам кур и поросят.

И все зловеще затаилось.

Полевые армейские части немцев прошли вперед, но продвинулись не очень далеко, оккупационные власти еще не утвердились повсюду и вели себя не очень уверенно. Стояла какая-то часть, состоявшая из немцев и румын, в Тимашевской, откуда они делали набеги на хутора.

Колхоз на хуторе Первое мая немцы официально не распустили, а назначили старосту, который считался старостой колхоза. На полях осталось много неубранного хлеба, кукурузы, свеклы, и немцы с помощью старосты и полицаев требовали обмолачивать хлеб и сдавать новым властям в Тимашевку.

Как жить дальше, к чему надо быть готовым? Пока немцы здесь, надо быть готовым к худшему.

Жительница станицы Днепровской Мишкова Татьяна Павловна рассказала комиссии, расследовавшей злодеяния захватчиков:

«По части расстрелянных мирных жителей около могилы Речка мне известно следующее. Примерно в конце августа месяца 1942 года мы работали в поле в бригаде № 4. Я лично видела, как немцы привезли две автомашины, груженные мирными жителями станицы Тимашевской. И там же расстреляли и зарыли в силосные ямы. Мы слыхали выстрелы и крики. Я на второй день ходила с гражданкой Меркуловой Акулиной к месту, где расстреливали. И я там видела в яме в земле белую повязку и шинель серую. Гражданка Овчарова Галина около ямы нашла с мальчика фотографию. Там были порватые документы с паспортов и одна обложка с партбилета».

Грабежи, расстрелы, обыски, неожиданные набеги на хутора продолжались всю зиму.

Немцы рассчитывали создать на Кубани казачьи полки с помощью известных белых казачьих атаманов — Шкуро, Краснова и других. Но где они — казаки? Одних давно уже сослали на Север, другие служили в Красной армии, а те, что были, не торопились на службу к немцам.

В действиях оккупантов еще не было системы и порядка, все это должно было прийти позже, когда закончатся бои за Кавказ. Тогда можно будет приниматься за осуществление и здесь, на Кубани, чудовищного гитлеровского плана «Ост» — уничтожение и выселение за Урал десятков миллионов славян, «азиатов» и онемечивание захваченных земель.

Но бои шли не так уж далеко, немцам приходилось туго, они застряли, выдыхались, к тому же загрохотала Сталинградская битва. Разгром под Сталинградом грозил окружением немецким и румынским дивизиям на Северном Кавказе, на Кубани.

Поэтому оккупанты пока действовали нервно, беспорядочно и неуверенно. Но шла подготовка и к более четкой оккупационной политике. После освобождения Тимашевского района были обнаружены длинные списки лиц, подлежащих уничтожению, в списках этих стояло и имя Епистиньи.

А что другого могла она ждать от фашистов? Все знали: и староста, и полицаи, что семь ее сыновей находятся в Красной армии и четверо из них: Ваня, Илюша, Павлуша и Саша — офицеры.

Пока же надо было все-таки как-то жить. По ночам тихонько рыли в углах сараев, амбаров, в зарослях бурьяна, в огородах укрытия для себя и детей, рыли ямы, в которые сыпали тайком намолоченную на колхозных полях пшеницу или кукурузу, свеклу, картошку, закапывали документы, фотографии, вещи. Подростки, девчата бежали в укрытия при появлении на дороге к хутору немецких грузовиков — могли похватать и отправить в Германию. Молодые женщины одевались в старушечью одежду погрязнее, мазали лицо сажей, не причесывались. На неубранных полях расплодилось множество мышей.

Повис страх над беспомощными хуторами и станицами, ползли слухи.

Потянулись мрачные осенние и зимние месяцы оккупации, оборвалась всякая связь Епистиньи с сыновьями.

Илюша и Саша писали сестре в Алма-Ату. Письма туда доходили точней и быстрей, можно было узнать что-то о других братьях, о доме, о матери.

Самих братьев не жаловала военная судьба, а все-таки голос их в письмах такой же родной, добрый, теплый.

Илюша пишет в январе 1943 года:

«Валюша, опишу тебе о своей жизни. Сейчас я нахожусь в госпитале 2 Рязани на излечении, ранен 12 декабря, пулевое ранение шейной области. Касательное ранение, страшного ничего нету, временное отсутствие движения обеих рук, но благодаря лечению одна рука уже пришла в действие, надеюсь в скором будущем будет и другая работать и я смогу снова защищать любимую Родину. Дорогая Валюша, я сознаю, что тебе очень трудно, но ведь, родная, все надо перенести и со всем мириться. Родная Валюша, я тебя прошу: не обижайся за то письмо, что я тебе написал, ведь пойми мое положение: ни одного абсолютно не получал писем в то время когда скука и ежедневно я живу, а мне никто не пишет и я просто, как бы грубо выражаясь, со злости сел и написал письмо. Валичка, прошу прости и не обижайся, ибо жизнь так складывается, что мы должны жить только миром и любить друг друга как брат сестру. Валюша! Обо мне не волнуйся, я чувствую себя гораздо лучше, чем после ранения. Основное, береги свое здоровье и береги свою дочь, а настанет время, мы опять встретимся. Это будет тогда, когда уничтожим всех немецких негодяев.