Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

Румыны имели возможность привозить своих жен и подруг в «свою» Одессу, и молодых румынок было много. Они густо раскрашивались губной помадой, пудрой и всякими румянами. Вели себя с достоинством цыган, сорвавших неожиданный куш. Они важно прогуливались по центральным улицам Одессы со своими мужьями-офицерами, которым при встрече солдаты отдавали честь.

Жены чувствовали свою значимость, как будто это их приветствовали, и это они стали хозяйками города, хотя и очень грязного, и неухоженного. Румынки-чучела одевались так, как потом были одеты уцелевшие цыганки, блуждающие группами на Привозе или по бульвару Фельдмана.

Почему румыны так ненавидели своих чуть ли не кровных братьев и сестер? «Чучела» курили какие-то вонючие сигареты, но держали их в руке гордо, не так, как наши цыганки. Запах этих сигарет мне казался хуже махорочного дыма. Возможно, только казался…

После того, как был взорван румынский штаб на Маразлиевской, высокое руководство было торжественно захоронено в парке Шевченко с соблюдением всех воинских ритуалов. Присутствовали родственники погибших, священники отпевали, оркестр исполнил государственный гимн.

Через пару лет мы с мамой проходили мимо этого места, когда шли на Ланжерон стирать носильные вещи и постель. Руководство Румынии, наверное, уже почувствовало несостоятельность своих притязаний на Одессу, и мы застали процесс эксгумации румынскими солдатами своих погибших офицеров для их захоронения на родине.

Откопанные офицеры лежали рядами в гробах с открытыми крышками. Их перекладывали в новые гробы. Меня поразило то, что конечности рук и головы стали черными, шинели и фуражки подгнили, и были эти офицеры совсем непохожи на тех бравых, шагавших по Пушкинской и рапортовавших у мэрии своему начальству.

Захоронение находилось на самом высоком месте парка им. Шевченко, чуть правее нынешней Аллеи Славы. Видимо, румыны хотели иметь такой пантеон для своих героев… Могил было много, и располагались они по обе стороны аллеи и в центре. Румынские солдаты смотрелись сурово, такая работа им не нравилась. Они уже привыкли к другой…

В некоторых дворах, где имелись проходы в катакомбы, прятались евреи. Жильцы из своих скудных запасов выделяли им, что могли, и многие из них выжили.

Одесские городские катакомбы вовсе не такие, как их показывают приезжим экскурсантам. В Нерубайском сухие, проветриваемые морским воздухом старые штольни, в которых можно по глупости заблудиться, но там можно жить, если иметь запас продовольствия и воды. Нет там света — и без света можно.

Во многих местах, где раньше рыли колодцы и натыкались на пустоты, оставались широкие раструбы, по которым можно было подниматься к малозаселенным окраинам города.

Жизнь евреев, рискнувших прятаться от румын в подвалах с выходами к катакомбам, была далеко не такой райской. Канализация и водопровод повреждались во время бомбардировок, кроме того, старые трубы были после революции доведены, как и все городское хозяйство до отчаянного состояния. Назвать городские катакомбы мокрыми, слизкими, душными — все это будет мягко сказано.

Под ногами поселившихся там евреев бегали стаями крысы. Кошек невозможно было загнать туда силой, они вылавливали крыс на выходе из катакомб, и выкладывали их рядами возле входа в подвал, намекая жильцам: кормите нас! Кого кормить? Людей, живущих там, или животных?

Кошки, преодолевая брезгливость, разрывали свежих крыс потому, что больше есть им было нечего. Голодные люди иногда вылавливали бродячих собак, готовили себе еду, этими же продуктами кормили и евреев в подвалах. Постепенно ничьих животных становилось все меньше, и долго еще после войны не нужны были гицели, отлавливающие кошек и собак…

Евреи, жившие в таких условиях, не могли углубиться в сухие участки катакомб. Они находились далеко от родного двора, где их знали, и как могли, заботились о них.

Сырость и гниль пронизывала насквозь. Как-то просушиться можно было только ночью. Зимы оккупационного периода были очень холодными. Многие из тех, кто прятался не выдержали, не выдерживали и жильцы наверху…

Румынские солдаты иногда делали облавы не только на улицах, но и производили обыски в квартирах, заглядывали в подвалы. Обычно, спускаясь вниз, они производили немыслимый шум. Им явно не хотелось встречаться с экзотическими жителями подземелий…

Молодежь, стоявшая «на шухере», узнавала об облаве первой и быстрее всех оказывалась в дальних проемах штолен. Люди пожилые были менее проворными. Румыны производили несколько выстрелов в темноту, светили фонариками «Диамант» (как мы их называли после оккупации), и тоже наперегонки убегали из этих жутких и душных подвалов.

Прятавшиеся три года оккупации и выжившие не хотели вспоминать о том кошмаре, оттого и нет их «Воспоминаний и размышлений». И обращались с ними так же, как и с нашими мамами, побывавшими «на территории, занятой врагом…»

Интересной оказалась судьба отца нашего ровесника Алика, жившего на втором этаже, над подъездом дома № 26 по улице Жуковского. Отец Алика, еврей, до войны жил, по рассказам соседей, очень богато. По своей работе часто ездил в загранкомандировки, и его семья в материальном отношении резко выделялась среди соседей. Тогда живущие в таких условиях граждане редко долго оставались на свободе: это выглядело подозрительно.

Под подозрение попал и отец Алика. Почувствовав это, он сбежал неизвестно куда, однако о семье не забыл — регулярно снабжал их деньгами. Прятался он до прихода румын. При них посчитал возможным объявиться, однако быстро разобрался в обстановке и снова исчез.

Мама Алика была русская и их никто не трогал. Она приторговывала своим имуществом — было чем. Видимо и румынские солдаты не всё сумели найти.

Отец Алика и в этих условиях умудрялся помогать семье, хотя делать это ему было труднее, чем другим. Прятаться и одновременно зарабатывать — это было немыслимо.

С приходом наших войск он вновь исчез из Одессы, однако все равно постоянно присылал деньги из разных концов СССР.

Алику с мамой после освобождения города жить было сложнее, чем при оккупантах. У них часто производились обыски, а со временем они куда-то делись (или их дели). Так, судя по всему, далеко не глупый человек, при любой власти оказался «перед Родиной вечно в долгах», и, наверное, плохо кончил, а возможно, впоследствии был реабилитирован.

В соседнем дворе № 21 на втором этаже проживал мой ровесник Виктор. Двери их квартиры выходили на веранду двора, и после обеда эта сторона ярко освещалась солнцем. Мама Виктора, тетя Ира, позвала как-то меня в гости.