Александр Лесс - Непрочитанные страницы

В эти тяжелые дни в лагере появилась маленькая рукописная газета «Пленная правда». «Орган советской совести и непродажной чести»,— говорилось в ее подзаголовке,— «десятидневная газета бойца». Эпиграфом к газете служили строки из Гёте: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

«Пленная правда» передавалась тайком по лазаретным койкам и по нарам рабочего лагеря. Она клеймила предателей, продававших Родину за котелок баланды или буханку хлеба. Она призывала к сплочению, к побегам из плена, обрушивалась на лагерных воров, нагло обкрадывавших пленных. Каждая строка этой газеты поднимала гражданское сознание людей, вдохновляла их, вселяла уверенность в разгроме фашизма, в победе Красной Армии.

«В нашем сознании, в наших умах,— писала газета,— неугасимо теплится искра нашей единственной правды, объединяющей наши сердца, сердца родных братьев и сестер — детей одной матери-Родины. Эта наша правда заключается в сознании того, что наша стране победит врагов, выбросит вон всех насильников и бандитов и станет снова свободной. Мы знаем, какие бы успехи ни имел временно наш враг — конечная победа за нами!»

«Гражданин СССР!.. Это высокое звание не может отнять у меня никто. Отнять это звание можно, лишь вырвав сердце из груди».

Газету делал известный писатель Степан Злобин — ее единственный автор, редактор и «издатель». Укрытый плащ-палаткой вместе с лампочкой и столом, он писал газету в течение трех ночей. За три ночи ему удалось «выпустить» «Пленную правду» тиражом в три экземпляра. В те опасные ночные часы Злобина охраняли от внезапного налета гитлеровцев надежные и бесстрашные товарищи, с которыми борьба в плену против фашистов связала писателя нерасторжимой солдатской дружбой.

Через несколько дней после выхода первого номера газеты Злобин был схвачен гестапо и отправлен в лагерь смерти в глубь Германии. Он не знал, конечно, куда девались выпущенные им три экземпляра «Пленной правды», и был убежден, что весь «тираж» безвозвратно погиб. Между тем в августе 1949 года какой-то мальчик обнаружил один экземпляр этой уникальной газеты в мусоре строительной площадки на Логойском тракте под Минском и передал находку в местный музей Великой Отечественной войны. Там она и хранится среди дорогих сердцу каждого советского человека реликвий. Случайно писатель услышал, что экспонат под номенклатурой «Пленная правда» выставлен в Минском музее Великой Отечественной войны. Злобин обратился с запросом в музей, и вот...

...В квартиру № 124 высотного дома на Котельнической набережной вошел почтальон. Он протянул писателю большой пакет. В нем оказались... фотокопии «Пленной правды»!

Шестнадцать лет спустя Злобин смотрел на эту газету так, будто видел ее впервые, будто не он, а кто-то другой писал ее в те полные напряжения лагерные ночи... Он вчитывался в каждую строку, от волнения дрожали губы, буквы двоились и туманились перед глазами...

Я пришел к С.П.Злобину, чтобы познакомиться с «Пленной правдой», с обстоятельствами ее «издания».

Прошло уже довольно много времени, а я все сидел в рабочем кабинете писателя и с волнением читал, перечитывал и не мог оторваться от этого необычного и воистину героического документа в истории советской печати.

Неожиданно к Злобину пришли два неизвестных мне человека.

— Знакомьтесь с моими друзьями,— сказал писатель.— Вот этот товарищ все ночи охранял меня, когда я писал «Пленную правду»...

ИСТОРИЯ ДВУХ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК

На письменном столе Степана Павловича Злобина я увидел две записные книжки — две потрепанные тетрадки, сшитые из листков тонкой, почти папиросной бумаги. В каждой — около ста страниц, густо испещренных чернильными и карандашными записями; некоторые странички обветшали, карандашные записи местами стерлись.

Заметив, что я заинтересовался записными книжками, Злобин сказал:

— А знаете, если бы не эти тетради, мой роман «Пропавшие без вести», пожалуй, не был бы написан... В них — бесценный материал, послуживший мне основой для книги.

Я спросил:

— Константин Георгиевич Паустовский в «Золотой розе» утверждает, что записные книжки писателю не нужны, что лучшей записной книжкой является его память. Она, как сказочное сито, пропускает сквозь себя мусор, но задерживает крупинки золота... Верно ли это с вашей точки зрения?

— Я думаю, что Константин Георгиевич не совсем прав,— ответил Злобин.— Я начал было писать роман, но без своих записных книжек ничего не мог сделать. Память наша, к сожалению, не самое надежное хранилище фактов человеческой жизни, особенно деталей — существенных и характерных деталей, из которых складывается всякое реалистическое художественное произведение.

Это обстоятельство именно так рассматривалось великими художниками слова и мастерами изобразительного искусства. Ознакомьтесь с подготовительными материалами к различным произведениям Пушкина, перелистайте записные книжки Толстого, Чехова, Короленко, просмотрите эскизные альбомы Леонардо да Винчи, Александра Иванова, Федотова, Серова... Иногда нам кажется, что те или иные события не в силах вытравить из нашей памяти ничто в мире: они как бы выжжены жизнью в наших сердцах и умах. Мне казалось совершенно невозможным забыть первые месяцы второй мировой войны, горестное отступление нашей армии, военные успехи фашистов, бесчисленные окружения, попытки отходов, прорывов и ужасы фашистского плена. Но проходит время, и заживают самые болезненные раны. Вы не найдете сейчас на моем лице шрамов, а ведь в него вонзилось несколько мелких осколков в последние минуты перед пленом и часть осколков так и осталась во мне. Так же «зарастают», так же стираются самые сильные впечатления, теснимые временем и бурными событиями последующих лет.

В тысяча девятьсот сорок первом — сорок втором годах, находясь в фашистском плену, я вел памятные записи. Тогда, конечно, я не думал, что они послужат мне основным материалом для романа. Просто писательское «нутро» заставляло меня записывать случаи, переживания, слова, собственные мысли и мысли окружавших меня людей. Позже начали рисоваться какие-то сцены, появились замыслы будущей повести или романа... Даже там, в царстве смерти, я не мог забросить перо и бумагу.

Летом сорок второго года я собрался бежать из Минского лагеря военнопленных. Часть записей я решил взять с собой и двойным сапожным швом надежно зашил их в стенку санитарной сумки. Вторую же часть я отдал на хранение друзьям. Накануне дня, назначенного для побега, они спрятали эти записки под стропилами крыши лазарета военнопленных.

Однако моему побегу не суждено было состояться. Предатель — старший врач лазарета Тарасевич — узнал о подготовке к побегу и выдал меня немцам. Я был схвачен и отправлен в глубь Германии, в лагерь номер триста четыре близ станции Якобшталь.