Шэннон Фаулер - Путешествуя с призраками.

Притворяясь, что не замечаю взглядов, я вынула свой старый дневник. В нем еще осталось немного места.

Спустя две долгих композиции Дэвиса официант вернулся с гигантской горой спагетти, которую водрузил рядом с моим блокнотом.

– Приятно .

Я не поняла это слово и не была уверена, что оно требует ответа, поэтому улыбнулась ему, а потом все же отважилась произнести свое «спасибо»:

– Хвала …

Он кивнул и ушел.

Спагетти оказались аппетитно незатейливыми – только оливковое масло, чеснок и хлопья чили. Но даже это напоминало мне о Шоне. Приятное жжение во рту заставило меня думать о том, как мы жевали перцы чили, пока другой не видел, а потом тянуться за поцелуем, передавая неожиданность острого жара с языка на язык.

Уходя, я только сейчас обратила внимание, что слова «иль не быть» на вывеске были зачеркнуты жирной красной чертой. Очевидно, владельцы перечеркнули их во время осады. «Не быть» не входило в число вариантов.

Последний день, который я провела в Сараево, выдался солнечным и холодным. На пути к своему второму за день кофе по-турецки я отвлеклась на толпу, собравшуюся в парке. Группа мужчин встала в кружок – крича, куря, смеясь. Не уверенная, что меня хорошо примут – или хотя бы заметят, – я топталась с краю. Там были мужчины с густыми седыми волосами, лысеющие мужчины с серебристыми бородами, одни стояли, засунув руки глубоко в карманы, другие вопили и указывали на что-то, держа между растопыренными пальцами тлеющие сигареты. Я стала огибать группу по периметру, пока не удалось заглянуть в просвет между локтями.

Мужчина без одной руки в коричневом берете поднял гигантскую шахматную фигуру – черного слона размером с маленького ребенка. Прижав слона к бедру, он замер, обозревая другие фигуры, выставленные на асфальте. Голоса зрителей стали громче. Несколько мужчин подступили поближе, указывая на возможные ответные ходы и споря о тактике.

Шон учил меня играть в шахматы. На рынке в Фесе ему предложили шахматный набор, которым он не заинтересовался. Торговец увязался за нами, упрямый и настойчивый. Наконец Шон предложил ему сумму настолько ниже запрошенной, что был уверен: торговец сдастся и уйдет. Но тот неожиданно согласился, и Шон оказался нагружен тяжелым шахматным набором ручной работы. Он возил его в рюкзаке, и мы играли все время, пока путешествовали по Северной Африке и Западной Европе. Но как только в Австрии я начала выигрывать, Шон, казалось, утратил интерес к игре.

Здесь среди изящных классических фигур были и импровизированные – тонкие металлические столбики, выкрашенные облезающей черной или белой краской. Прошло четыре года с тех пор, как я в последний раз играла с Шоном в Зальцбурге, и мне было трудно догадаться, какие фигуры они могли заменять. Позднее я узнала, что металлические столбики на самом деле – использованные снарядные гильзы.

Когда я развернулась, чтобы уйти, ко мне приблизилась грузная женщина в платке и схватила за руку. Она завладела обеими моими руками. Ее пальцы были грубыми и обветренными.

– Добро дошли. Добро дошли. Добро дошли.

Я огляделся по сторонам, пытаясь понять, смотрит ли на нас кто-нибудь, и проверяя локтем внутренний карман куртки на предмет наличия бумажника.

Она прижала одну ладонь к своей обвисшей груди, а другой крепче сжала мои костяшки:

– Хвала, хвала.

Это было единственное слово, которое я узнала. В Восточной Европе женщины редко обращались ко мне. Когда это случалось, они предлагали купить еду или безделушки или выпрашивали мелочь. Но эта женщина казалась достаточно дружелюбной. Я улыбнулась, надеясь, что встреча с ней ничем мне не грозит.

– Добро дошли у Сараево , – сияла она, стискивая мои пальцы с удивительной силой.

Свободной рукой она дернула за локоть проходившего мимо мужчину. Заговорила с ним на быстром боснийском, резкие звуки ее слов набегали друг на друга. Сняв шляпу и держа ее в руках, мужчина повернулся ко мне:

– Здраво! Да ли говорите босански?

Ни слова не понимая, я пожала плечами:

– Английский?

– Русский?

– Испанский? – схватилась я за последнюю соломинку. Испанский был единственным другим языком, на котором я могла объясниться.

– Français? (Французский?)

Я помотала головой.

– О’кей, о’кей… – тщательно выбирая слова, он указал на женщину, все еще сжимавшую мои руки. – Elle dit, bienvenue. Merci de venir à Sarajevo [19].

Эти слова были похожи на аналоги в испанском, чтобы я поняла.

– De nada [20], – сказала я, надеясь, что он тоже поймет.

Женщина во время этого диалога переводила взгляд с одного из нас на другого. Через ее плечо я заметила на углу линялый плакат. Белая голубка, обмотанная колючей проволокой, и слова: «Свидетель в Сараево».

– Хвала , – снова сказала мне женщина и улыбнулась.

– Хвала , – отозвалась я. Она вздохнула, выпустив, наконец, мои руки. Разминая кисти по мере того, как из пальцев уходило онемение, я повернулась к мужчине.

– Хвала , – сказала я. Он снова надел шляпу и вернулся к шахматной игре. – Мерси .

Через улицу от парка я нашла людное кафе. Рядом с ним был сувенирный магазин, в котором продавались шариковые ручки, сделанные из патронных гильз, оболочки отстрелянных снарядов и мин, превращенные в сияющие кофейники. Мой взгляд зацепила витрина с открытками.

Вместо обычной туристической рекламы города там были яркие фото разрушенного здания парламента, глянцевые фото горящей факелом Национальной библиотеки и многоцветные изображения предупреждающих знаков у минных полей – Од мине се гине! Я выбрала мемориальную открытку, выпущенную в этом году, с надписью под фото: 1992 – Сараево – 2002. Это был современный черно-белый снимок маленького мальчика, который сидел и читал на крыше искореженной, затонувшей машины. Дверцы отваливались от корпуса, покрышки сдулись, окон, фар и габаритных огней не было.

Я ни разу еще не была в стране с такими свежими, очевидными шрамами войны. Израиль пребывал в разгаре яростного конфликта, и его улицы казались покинутыми и пустыми. Но в Израиле те места, где взрывались бомбы, быстро подчищали. Я видела дискотеку, где бомба взорвалась пару лет назад, – и даже кафе, в котором то же случилось всего за пару месяцев до моего приезда. Ущерб был возмещен, разрушения ликвидированы, кровь смыта. Не было никаких признаков того, что здесь произошло какое-то насилие. Даже сообщения о рейсе «Эль-Аль», на котором я могла вылететь из Тель-Авива, трудно было найти. Я читала о том, что предполагаемый угонщик был обезврежен сотрудниками охраны, и ни один из 170 пассажиров не пострадал. Но было такое ощущение, что саму новость убирали с глаз подальше.