Шэннон Фаулер - Путешествуя с призраками.

Откуда же мне было знать, что сплитская сестра передаст эту информацию! Сестра из Дубровника едва могла связать два слова по-английски, да и я не взялась бы более-менее точно предположить, как долго и где могу задержаться. И все же комната в Дубровнике была идеальным вариантом – рядом со Старым городом и полуостровом Лапад, за 65 кун, то есть меньше девяти американских долларов за ночь.

От того, что я успела к этому моменту увидеть в Дубровнике, захватывало дух. Даже под проливным дождем я на каждом углу ловила себя на мысли: о Боже мой ! Белые дома с медово-рыжими черепичными крышами теснились на изумрудно-зеленых горных склонах и взбирались на скалистые обрывистые утесы, окруженные садиками с оливковыми, апельсиновыми и лимонными деревьями.

Внутри средневековых стен Стари Град был закрыт для частных автомобилей. Тихие мощеные булыжником улочки огибали крутые узкие лестницы и мраморные площади, вились мимо дворцов, башен, фонтанов и статуй. Гигантские вьющиеся растения ниспадали с углов крыши музея, темно-зеленые побеги карабкались по стенам древних каменных церквей.

Прогуливаясь в тот холодный и мокрый ноябрьский день по верху старых городских стен, временами возносившихся на восемьдесят футов над землей, никакого другого занятия я и представить себе не могла. Дубровник был самым красивым из виденных мною городов, и невозможно было не оценить то, что меня окружало.

Однако он напомнил мне другой обнесенный стеной город у моря. Эс-Сувейра – город, в котором мы с Шоном начали проводить время вместе, как пара, отделившись от других спутников-путешественников. Мы держались за руки и пили красное вино на крыше отеля Smara , наблюдая, как солнце скатывается в Атлантический океан.

Стоя на каменных стенах Дубровника, я видела, как солнце начинает спускаться по небу, окрашенному в цвета шторма. Дедушка Боб и бабушка Джой научили меня высматривать в небе зеленую вспышку на мгновение раньше, чем солнце соскользнет за горизонт. Но я понимала, что в тот день из-за туч заметить ее не было шанса. И пока солнце пробиралось вниз, к Адриатическому морю, я чувствовала, как к моему горлу подбирается паника.

Я с ужасом думала о том, что будет дальше. Я должна была вернуться в Калифорнию в январе, а в феврале мне полагалось вернуться к диссертации по морской биологии. Как приглашенному сотруднику Мельбурнского университета мне предстоит найти жилье, где я буду жить одна, без Шона, и вернуться к полевой работе в Сил-Бэй на острове Кенгуру. Я буду видеться с друзьями и родственниками Шона в Мельбурне, проезжать на машине мимо пабов, где мы пили, мимо кафе, где мы ели, и похоронного бюро, где я в последний раз видела его тело.

За побережьем Далмация море проглотило солнце, и начало темнеть. Я подумала о том, что скоро оно взойдет над пляжем Хадрин Нок. Мне казалось это совершенно неправильным – то, что жизнь Шона оборвалась на Рассветном пляже, там, где всходит солнце. Мы даже ни разу не добрались до другой стороны острова, до Хадрин Наи, чтобы полюбоваться закатом…

Следующим утром я купила билет в аквариум Дубровника, маленький, тускло освещенный, приютившийся в одной из средневековых крепостей внутри городских стен. Эта экскурсия показалось мне посильным первым шажком, если я собираюсь отважиться вновь предстать перед океаном.

Известняковый потолок выгибался арками, кирпичные стены и пол были гладко отшлифованы, а воздух дышал влагой и холодом. Я была единственной посетительницей, и после покупки билета не увидела больше ни одного из сотрудников. В пустом пространстве бульканье воды в фильтрационных системах эхом отдавалось от каменных блоков.

Я заглядывала в аквариумы с хмурыми окунями и плавающими по кругу желтохвостами. Мурены с разинутыми пастями всегда были моими любимицами с тех пор, как я познакомилась с парочкой дружелюбных калифорнийских особей, осваивая плавание с аквалангом в холодных каменистых рифах Ла-Холья-Коув в Сан-Диего. Но мурены – территориальные одиночки, а здесь, в Дубровнике, их слишком много для одного аквариума.

Переходя к аквариуму с обыкновенным осьминогом, я вспоминала лето, которое провела в морской лаборатории Бодега. Рипли, самка гигантского тихоокеанского осьминога, была доставлена в лабораторию после того, как попалась в ловушку для крабов. Она весила больше сорока фунтов, имела размах щупалец почти в 15 футов и физически была значительно сильнее меня.

В то лето я изучала поведение Рипли, и она постепенно начала узнавать меня. Когда я входила в помещение, она подползала к люку в верхней части своего огромного аквариума и протягивала щупальце, ее присоски прилипали и пробовали на вкус мою руку по всей длине.

В свою очередь, я начала распознавать ее настроение по цвету и текстуре кожи. Ее кожа белела и шла рябью, когда она была испугана, а в гневе или разочаровании делалась красной и шипастой; довольная – обычно после еды – Рипли вспыхивала густым гладким фиолетовым румянцем. Я наблюдала за ней, когда – могу в этом поклясться! – она видела сны, уползая в угол и сужая глаза до щелочек, все восемь ее рук-щупалец в это время опадали свободными кольцами вокруг тела, и она пульсирующими волнами меняла цвет с розового на камуфляжный, а затем бурый. После того как мы выпустили ее обратно в океан, я больше не могла видеть зубчатые лиловые щупальца в тако суши-ролле.

В Дубровнике серый, обесцвеченный осьминог, возможно, имел бы другую окраску, будь у него аквариум побольше, с бо́льшим количеством укромных местечек. Но по-настоящему разбила мне сердце в тот день желтовато-зеленая морская черепаха. Это животное, как известно, проплывает по восемь тысяч миль через всю северную часть Атлантического океана, а здесь она была заперта в крохотном цементном бассейне с 1953 года.

В воздухе чувствовался слабый запашок ржавчины и разложения, и я не была уверена, исходит ли он от аквариума или от самой черепахи. Ей следовало бы мигрировать через океаны, охотиться на летучих рыб, кальмаров и даже медуз. За почти пятьдесят лет в дикой природе она могла бы отложить более десяти тысяч яиц, дав жизнь трем поколениям находящихся под угрозой исчезновения черепашат. А вместо этого она сидела в этом темном аквариуме, в окружении нескольких поросших водорослями камней и брошенных туристами монет, сидела еще девять лет – до самой смерти в 2011 году.

Конечно, я не могла этого знать, когда была в Дубровнике в 2002 году. Все, что я знала, – это что мне невыносимо видеть, как она снова и снова плывет, врезаясь головой в бетонную стену своего бассейна. Я продолжала слышать эти глухие подводные удары еще долго после того, как ушла от нее.