Павел Клушанцев - В стороне от больших дорог

Снимать нужно было, в основном, моменты падения снаряда, его рикошетирование, полет вверх и падение осколков.

Мы выбрали на полигоне место, подходящее по рельефу. Метрах в тридцати от предполагаемого падения снаряда, соорудили защитное сооружение для себя и камеры. Теперь необходимо было решить проблему своевременного включения съемочного аппарата. Так как снаряд летит от гаубицы, находящейся от нас за 2 км, несколько секунд, а пленка в камере проходит за 2 секунды, то включать аппарат нужно за полсекунды до прилета снаряда. По предложенной мною схеме была изготовлена довольно примитивная, но вполне оправдавшая себя, система. Из старого будильника вынули анкерный узел, заменив его осью с крылышками. Ось вращалась с такой скоростью, что минутная стрелка обегала циферблат примерно секунд за восемь. Перед съемкой ее ставили на «О» (12 часов). Там ее удерживал запор, открываемый электромагнитофон. Стрелка, побежав, ударялась о контактную пластинку, а та, через реле, включала аппарат на съемку.

На гаубице было свое приспособление. Это были две контактные пластинки с вставленным между ними деревянным клинышком. При выстреле, откатом ствола орудия клин выдергивался, контактные пластинки замыкались. От них до нас был протянут телефонный провод и подсоединен к будильнику. Замыкание пластинок открывало у будильника затвор. Таким образом, при выстреле в то же мгновение пускалась стрелка, которая через заданное время включала аппарат. Заданное время определялось положением контактной пластинки на циферблате и выяснялось просто путем нескольких пробных выстрелов. Режиссер командует по телефону: «Приготовились!». Я разгоняю маховик «Луны» до нужной скорости, следует команда режиссера: «Огонь!». Через секунду на будильник побежала стрелка, значит снаряд полетел, через пару секунд стрелка коснулась пластинки и мгновенно пошла пленка. Через полсекунды перед нами рвется снаряд, облачко белого дыма и полоса пыли поднятой осколками. Аппарат медленно останавливается.

Взрыв снят. На экране снаряд появляется в кадре, снижается, скользит метра три по земле, летит снова вверх, взрыв, осколки. Все снято автоматически.

Так было снято много падений снарядов на разных грунтах, на воде, на разных углах падения. Сняли и выстрел из пушки — видно, как снаряд вылетает из ствола и улетает вдаль.

Благодаря этим съемкам фильм получил очень высокую оценку. После него я уже сам, без режиссера, снял короткометражку, в которой показал возможности «Луны времени». После войны привез «Луну» в Ленинград. Но там я уже занялся режиссерской работой, а аппарат попал в руки неряшливых людей. Они умудрились пережечь регулирующие реостаты на пульте и еще что-то в системе зеркал на маховике. Так этот удивительный аппарат, имеющийся в нашей стране в единственном экземпляре, погиб. И, что особенно обидно, никого, кроме меня, это не взволновало.

Второе мое «деяние» за три года работы в Новосибирске, о котором стоит рассказать, скорее «техническая шутка». Я снимал с режиссером Каростиным одночастевку «Чем заменить мыло».

Время было военное, жизнь трудная. Мыла, в частности, или нет. Или его трудно достать.

Вот наша картина и показывала разные растения, которые при определенной обработке могут давать растворы, сходные с мыльной водой и в какой-то мере заменяют мыло.

Но картина черно-белая, а для лучшей узнаваемости растений, конечно, требовалось цветное изображение. Режиссер был в отчаянии.

Существовавшая в то время в мире система цветного кино, так называемая «двухцветка», была весьма несовершенна и требовала освоения совершенно новой и сложной технологии. Поэтому у нас в стране не торопились с ее внедрением. В Новосибирске вообще о цветном кино еще ничего не знали. В Москве и Ленинграде знали, но не применяли. Кроме, как-то с трудом, снятой «Груни Канаковой».

Я решил попробовать. Достал две пленки. В качестве «синечувствительной» взял просто позитивную пленку. В качестве «красночувствительной», взял появившуюся тогда инфракрасную, по-моему она так называлась. Подобрал аппарат, который пропускал по каналу две сложенные пленки, сложил их вместе и зарядил в кассету. Снял цветной рисунок наших растений. Проявил и отпечатал в кинолаборатории обычным способом. Потом у себя дома отверировал оба позитива в обычном бачке для проявки пленки. Один в красный, другой — в синий цвет. Монтажница мне их аккуратно склеила, наложив один на другой. Проверили на проекторе. Проходит. Каростин поставил этот «шедевр» в самом конце картины и поехал в Москву. Говорил, что при просмотре, когда после черно-белых кадров, вдруг вспыхнули яркие краски букета цветов, все ахнули. Захудалый Новосибирск, военное время, вдали от Москвы и — «цветное кино»! Такой вот был фокус.

Вскоре после войны появилась новая система цветного кино — «трехцветка», гораздо более простая и более совершенная в смысле цветопередачи.

Закончить описание моих творческих деяний на Сибтехфильме хочу рассказом о моей, так сказать, «режиссерской пробе пера».

Дело в том, что большие простои между картинами и обилие на складе остатков пленки, толкнуло меня на попытки сделать небольшие самостоятельные работы.

Я снял три стометровые картинки. Две из них были шаржами на учебные фильмы и высмеивали тогдашнюю продукцию студии.

Третья юмореска была посвящена жизни самой студии. Летом жизнь студии протекала, в основном, во дворе. Я становился со своим аппаратом где-нибудь в уголке двора и, с помощью длиннофокусного объектива, незаметно от людей снимал разные сценки.

Все три картинки я показывал на студии. Смотрели с удовольствием, много смеялись.

Картинки, конечно, были просто шутками, но, тем не менее, именно с них начался мой постепенный переход к режиссуре.

Война шла к концу. Я стал задумываться о возвращении в Ленинград, хотя Мордухович очень уговаривал меня остаться у него. Однако об отказе от возвращения домой, в родной город, не могло быть и речи. Но было одно юридическое препятствие. Чтобы получить билет в Ленинград, надо было прежде получить в Новосибирске пропуск, а он давался только тем, кто предъявит справку, присланную из Ленинграда, что у него там сохранилась его бывшая жилплощадь. Таковой у нас тогда не было.

Я решил побывать в Ленинграде, чтобы разведать ситуацию на месте. Это был апрель 1945 года.

Я добился командировки в Москву, уже не помню с какой целью. Приехав в Москву, тут же отправился на вокзал и немедленно уехал в Ленинград. Для одинокого командировочного это было возможно. Явился на студию. Встретили прекрасно. Окружили, расспрашивали, звали поскорей возвращаться совсем. Но с жильем никто помочь не мог. Это была проблема. Город был сильно разрушен. Тем не менее, по договоренности с дирекцией Лентехфильма, меня оформили в штат, как вернувшегося на прежнее место работы. С тем, чтобы в Новосибирске я задним числом оформил увольнение по собственному желанию. Вернулся в Новосибирск. Мордухович был возмущен и обижен тем, что, к которому он так хорошо относился и надеялся оставить у себя, поступил так коварно и уходит, но отпустил. Уход был оформлен. Нужен был пропуск. Надя была беременна. Подходило время родов. Надо было срочно что-то придумать. И я придумал. Я стал часто заходить в Новосибирский Горсовет, где сидели молодые женщины. Болтал, шутил с ними. Понемногу вошел в доверие. Пообещал сделать хорошие фотографии. Их это обрадовало. Фотографии понравились и, в результате, пропуск был у меня на руках. В него были внесены — я, моя жена Надя, дочь Жанна и сын Михаил, который еще не родился.