Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

– Вы – поэт, – сделал он заключение.

Теперь Анна рискнула появиться на «башне» без мужа и даже выступить в Академии стиха. И если вначале во время визитов на Таврическую она не отходила ни на шаг от Гумилева, то теперь могла сама выстраивать свои отношения с обитателями «башни». Стихи и женская востребованность давали ей уверенность в себе. Правда, по ее уверениям, Анна Андреевна никак не могла привыкнуть к своему необыкновенному успеху у мужчин. Она ведь не Венера Милосская.

Вячеслав Иванов не случайно «цукал» Гумилева в их последние встречи. Назревал конфликт, влекущий за собой идейное расхождение. Недовольный Гумилевым мэтр на этот раз принял его одинокую жену с распростертыми объятьями. Куда делись ирония и снисходительный тон?

Анна теперь меньше волновалась, когда читала свои новые стихи. Иванов принялся неумеренно восхвалять их и заговорил об Ахматовой как о поэте, который пришел заместить Анненского. Он усадил ее по правую руку, на место, где прежде сидел Иннокентий Федорович.

– Вы сами не знаете, что делаете! – восклицал мэтр.

И объявил присутствующим на «башне»:

– Вот новый поэт, открывающий то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского.

На «башне» пригрели Гумильвицу, но было в этом нечто экстатическое, преувеличенное. Ей сочувствовали: ах он, негодный, бросил молодую жену на полгода. На бешеные и бесстыдные похвалы ее стихам Анна кокетливо отвечала:

– А вот моему мужу не нравится.

Ах, ему еще и стихи ее не нравятся! Не иначе завидует. Слухи сознательно раздувались, рождалась сплетня: Гумилев терпеть не может стихов жены, потому что завидует ее таланту. Потом будут говорить, что он завидует бешеному успеху Ахматовой, очень скорому и оглушительному. Иванов советовал ей бросить Гумилева, «это сделает его человеком».

Возможно, в превознесении жены и унижении мужа сквозила элементарная ревность: обитатели «башни» ревновали притягательную прекрасную поэтессу к Гумми. Сама же Гумильвица желает быть принятой в Академию стиха. Она просит Чулкова посодействовать, поговорить с Ивановым.

На «башне» же в марте 1911 года Анна Андреевна знакомится с молодым, пока еще неизвестным поэтом О. Э. Мандельштамом. Удивительно то, что Осип Эмильевич не запомнил ее с первой встречи. Возможно, потому, что Анна была в широкополой по тогдашней моде шляпе, затемнявшей ее лицо. Шляпы Анна любила.

Вторая встреча произошла у Толстых. Мандельштам не узнал Ахматову. Хулиганистый Алексей Николаевич усердно расспрашивал его в ее присутствии, какая у Гумилева жена. Мандельштам руками показывал, какая на ней была шляпа. Толстой подначивал его продолжать, но Анна, испугавшись, что произойдет нечто непоправимое, назвала себя.

Анна Андреевна блистала. Она теперь была Ахматова, а не Гумилева, и уж тем более не Гумильвица. Она отвоевала себя, свое имя. Такой она готовилась предстать перед мужем, когда он возвратится.

Гумилев вернулся из путешествия 25 марта. Ограбленный в отеле Аддис-Абебы, больной жестокой африканской лихорадкой, он привез, по словам А. Н. Толстого, «прекрасные стихи, чучело убитого им ягуара и негрское оружие». Ему хотелось рассказать о захватывающих приключениях, о необыкновенных впечатлениях, но только кому?

Первое, что он хотел знать: все ли хорошо дома. Анне, приехавшей на вокзал, чтобы встретить его, Гумилев показался мрачным и хмурым. Но один из первых вопросов к ней был вопрос:

– А стихи ты писала?

Тайно ликуя, она ответила:

– Да.

Попросил почитать тут же, на платформе. Прослушал несколько стихотворений и сказал:

– Хорошо. Ты поэт – надо делать книгу.

Вот так, сразу все понял и сразу к делу. И мрачность его куда-то делась. Очевидно, он многое передумал во время разлуки, что-то решил для себя. Он соскучился, полон любви и готов к диалогу.

Первые дни после возвращения Николая супруги много времени проводят вместе. Гумилев записывает Анне в альбом акростих «Адис-Абеба – город роз». Он будто пробует на вкус новое имя жены: Анна Ахматова. Прислушивается к его звучанию. Вернувшись, Гумилев обретает не Аню Горенко, а поэта Анну Ахматову. Для него это многое значит. На его глазах происходило формирование личности поэта, зрел талант. И вот результат. Теперь они говорят на одном языке.

В эти же первые дни Гумилев за ее столиком написал шутливое:

Птица в неволе превратилась в колдунью, которая томится, когда выходит луна. Это у него все просто:

А не сквозит ли здесь легкое раздражение: ждал забавницу, а получил головную боль – колдунью, с томлениями которой некогда разбираться. Однако дальше:

Поражает глубина понимания и прощения. Она виноватая, ей все неможется, будто проклятие наложено на нее. Птица подбитая. Поэту хватает великодушия, благородства, терпения, чтобы пожалеть и простить.

Рассказала ли Анна о своих увлечениях? Супруги ведь, соединяя свои судьбы, сразу договорились сообщить друг другу о первой измене. Откуда это уловленное Гумилевым чувство вины, если она сама не повинилась? Об этом стихотворении Ахматова потом скажет: «Полушутка, полу – страшная правда». Правда об их отношениях? Об измене? Или правда о ее колдовской сущности?

По словам О. Арбениной, Гумилев ей рассказывал: «Представьте себе, она изменила первая». В стихах Ахматовой много выдуманного, слухам тоже нет доверия. Однако долгое отсутствие мужа давало Анне Андреевне некую свободу и право, что ли. Возможно, чувство вины было связано и с ее изменой, пусть даже в мыслях.

Впрочем, больше рождалось слухов о романе Гумилева с туземкой во время путешествия. Некий «доброжелатель» издевался в стихах:

Так или иначе Гумилевы снова вместе, принимают гостей у себя в Царском Селе, выходят в свет, бывают на «башне», в «Аполлоне». Среди людей, окружающих их, Мандельштам, по-прежнему М. Кузмин, обитатели «башни», аполлоновцы.

Гумилеву хотелось поделиться впечатлениями об Африке, показать предметы, привезенные из Абиссинии, прочесть песни, собранные и переведенные им. Он подготовил доклад и выступил с ним 5 апреля в редакции «Аполлона». Равнодушная к его рассказам об Африке, Анна тем не менее присутствовала на докладе. Слушали невнимательно, мало кого интересовали воспоминания Гумилева. Он с горечью сетовал позже: «Никто не имел терпения выслушать мои впечатления и приключения до конца».