Ольга Черненькова - Воин и дева. Мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой

И Анна… Впрочем, и в этом она оставалась истинной женщиной. Много ли найдется жен, которым действительно интересно слушать об охоте, рискованных странствиях, открытиях – подлинно мужских занятиях? Ей оказалась ближе позиция Модильяни, который будто оправдывал ее безучастность к путешествиям мужа: «Путешествия подменяют настоящее действие (action), создают впечатление чего-то, чего в самом деле нет в жизни». Так ли уж она была не права? Ведь Гумилев, с ее точки зрения, бежал от нее, его жены, от реальной жизни в свою выдуманную Африку. Вот она и протестовала так демонстративно.

Вернувшись к руководству поэтическим отделом в журнале «Аполлон», Николай Степанович сразу напечатал четыре стихотворения новоявленного поэта Ахматовой. По этому поводу О. Мандельштам негодовал, ругался с Гумилевым и жаловался товарищам, что его стихи отложены на май, а в апрельский номер ушли стихи жены Гумилева, наивные и слабые в техническом отношении, как ему представлялось.

На Пасху Гумилев свалился в приступе лихорадки. Ночь на Светлое Воскресенье, 10 апреля, Анна просидела возле больного мужа, когда все домашние ушли на заутреню. У нее был особый талант ухода за больными, который ей не раз пригодится в жизни.

Отболев, поэт снова в строю, вместе с Анной в гуще культурной жизни Петербурга. А 13 апреля 1911 года произошло событие, которое обнажило давно наметившуюся трещину между «башней» Вячеслава Иванова и Николаем Гумилевым. По сути, это событие спровоцировало дальнейшее расхождение. В «Обществе ревнителей художественного слова» (Академия стиха) Николай Степанович читал свою новую поэму «Блудный сын», написанную им по возвращении из Абиссинии.

Эта библейская тема звучала и у Брюсова, и у Комаровского, близких Гумилеву поэтов. Для самого Николая Степановича она звучала особенно остро именно сейчас, когда он чувствовал себя блудным сыном, вернувшимся домой, к родным и жене. И был прощен и принят, несмотря на полугодовое отсутствие и молчание.

Спор возник вокруг вопроса свободы поэта в рамках традиционной темы. Насколько близко можно интерпретировать известные сюжеты? Можно ли вносить свое видение или только иллюстрировать миф, вечный образ, мировой сюжет? У Гумилева были любимые темы и образы мировой литературы, и, конечно, он пропускал их через призму своего восприятия. И обязательно находил какой-нибудь неожиданный поворот, как, скажем, в будущем «Возвращении Одиссея» – его собственной интерпретации образа Пенелопы.

Вячеслав Иванов обрушился на Гумилева с почти непристойной бранью. Спор зашел слишком далеко. Николай Степанович был оскорблен. Видимо, прорвалось что-то давно накопившееся, внутренняя затаенная враждебность вышла наружу. Гумилев был потрясен, увидев в предполагаемом друге непримиримого врага. Они возвращались с Анной в Царское Село совершенно подавленные.

Однако заседания Академии стиха продолжали посещать. И, конечно, на фоне этих событий неумеренные хвалы в адрес его жены кажутся частью плана по травле поэта. Теперь, когда Анна Ахматова стала независимой единицей, которая выстроила свои, отдельные от Гумилева отношения с «башней», ее можно перетянуть на свою сторону, а для этого использовать простой способ: превозносить.

Анна готовится публично выступить в Академии стиха. Ее выступление состоялось 22 апреля, уже после выхода «Аполлона» с ее стихотворениями. На этом заседании Академии Анна Андреевна впервые встретилась с А. Блоком, с которым Гумилев был знаком с 1909 года. Стихи читали многие поэты, но героиней вечера стала именно она, Ахматова. Ее просили и просили читать. Это был ее триумф. Как тут было не загордиться?

Она обласкана поэтической элитой, принята с теплотой и обожанием, тогда как Гумилев находится под подозрением как отступник. Потому что: 1) стихи Мандельштама потеснил на май из-за стихов своей жены; 2) аполлоновцы идут в излюбленный ресторан, где они решили устроить «наркотико-эротический» вечер Теофиля Готье, а Гумилев исчезает куда-то в последний момент; 3) рецензию на скандальную оперетку М. Кузмина «Забавы дев» не написал и не поместил в «Аполлоне», чем вызвал обиду автора. Кругом виноват.

Однажды Анна в пылу спора заявила:

– Зато стихи я пишу лучше тебя.

Сказала, не подумав. Больнее ранить нельзя. Все, что касалось поэзии, было для Гумилева свято, и она знала об этом. Когда поняла, что натворила, пыталась исправить. Говорила, что просто так сказала, что его стихи лучше, а ее – хуже. Не помогло. Слишком глубока была обида.

И дело не в том, что Николай Степанович приревновал ее к славе. Да, самолюбие было задето, это так. Но перед ней он безоружен как перед любимым человеком, которому доверяет безусловно. Он держал удар, когда его наносили Иванов, идейные враги, недовольные друзья. Но Анна!

Гумилев отдалился, возможно, даже замкнулся. По прошествии времени он задумается над тем, как бы волны фимиама вовсе не унесли Анну к чужому берегу. А главное, не почила бы она на лаврах. В мае он напишет Брюсову: «Как Вам показались стихи Анны Ахматовой (моей жены)? Если не поленитесь, напишите, хотя бы кратко, но откровенно. И положительное, и отрицательное. Ваше мнение заставит ее задуматься, а это всегда полезно».

Гумилев ждал объективного суда. Ему хотелось, чтобы Анна Андреевна задумалась, сумела критически оценить свое творчество, чтобы не отравиться фимиамом, который ей курили на «башне». Брюсов ответил вяло. Скорее всего, он и не помнил ни письма ее, ни стихов: «Стихи Вашей жены ‹…›, сколько помню, мне понравились. Они написаны хорошо. Но, во-первых, я читал их уже давно, осенью, во-вторых, двух стихотворений, которые мне были присланы, слишком мало, чтобы составить определенное суждение». Стихотворений было четыре, а не два. Конечно, Брюсов их уже не помнил.

Размолвка снова развела на некоторое время супругов. Не тогда ли написано Ахматовой:

Чувство вины перед «тихим» мучает героиню. Как много сказано в этом стихотворении! И опять Гумилев узнаваем. В единственном вопросе к нарядной грешнице (так она себя ощущает) весь он. И упрек, и обвинение, и боль в этом вопросе.

А он отвечает на ее январские стихи об отравленном (вернее, напоенном терпкой печалью):