Федор Глинка - Дело чести. Быт русских офицеров

– Когда я заболел после Бородинского сражения, – сказал он, – я приказал, уезжая, чтобы если мне дадут Владимирский крест, его тотчас же переслали мне, а если наградят мечом Св. Анны, то даже не смели мне об этом сообщать, – получить этот орден слишком унизительно. С тем я и уехал. – Я как сейчас вижу генерала: он сидел вот в этом углу, а вот тут стоял диван, да-да, как раз в эту минуту доложили о том, что доставлены двое пленных французов, с которыми этот осел С. завел такой дурацкий разговор, что мне пришлось с досадой уйти. Генералу принесли целую кучу бумаг на подпись, а подпись у него такая смешная… ну, так вот, я уехал, добрался до своей деревни, – в город я ехать не собирался, – мне там было очень весело, у меня там была библиотека, собранная еще при вас, и я читал одну книгу… Я жил там уж пятнадцать дней, потому что раньше я съездил в другое имение матушки, где управляющий… прямо чудо, а не управляющий; поверите ли, он заботится о наших имениях, как о своих собственных… Я читал одну книгу… как же, очень хорошо помню, сидя у прекрасного биллиарда, великолепнейшего биллиарда, за который мой батюшка заплатил 100 руб., работы искуснейшего мастера… Ах, боже мой, как же… как же звали купца?..

– Всё равно, – сказал я, – продолжайте.

– Я уронил под биллиард свой носовой платок и табакерку, вот эту самую табакерку, что у меня в руках; не правда ли, она отменно хороша, а ведь её сделал наш мужик, у нас в имениях есть мастера на все руки, столяр у нас прекрасный, он делает прелестнейшую мебель из пальмового дерева и из березы… Я читал одну книгу, как я уже вам сказал, кажется, но так как чтение иногда очень утомляет, я захлопнул ее, наконец, я подошел к окну. Погода была прекрасная, а я всегда очень любил гулять по нашему саду; поверите ли, в нем столько цветов, что даже и осенью из-за них не видно травы. Я прогулялся, а после умеренного обеда вернулся к себе в комнату. Она обставлена просто, но, я уверен, если бы вы ее увидели, она бы вам очень понравилась. Я стал читать уже не помню какую книгу, кажется, это был Лагарп или нет… Руссо… нет, все-таки Лагарп, и тут мне доложили о приезде И.Н.П. [164], человека достойного, который вышел в отставку, живет в своем имении и очень дружен со мной. Это очаровательный человек, он прекрасно говорит, он женился на родной сестре того молодого человека, которого мы с вами видели, помните, еще в Петербурге. Так вот я пригласил его садиться: – Хотите кофе? – Нет, благодарю вас. – Садитесь же. Как поживает ваша супруга?.. Наконец, он мне говорит: Кстати, я должен вас поздравить. – А по какому же случаю? – говорю я. – Да в приказе по полку сообщается, что вы награждены Владимирским крестом. – Тут я вскочил от радости и…

Тут на самом деле мне подали чай, и Ж. вынужден был умолкнуть, к моему счастью, потому что я прямо задыхался от его бессвязных речей.

Друзья мои, вы, для кого я написал эту главу, признайтесь по правде, узнаете вы его? Если мне не удалось заставить вас рассмеяться, описывая с полной точностью, по всей правде, его речи, простите меня, простите хотя бы за благое намерение. Исписать две страницы бессвязными мыслями, попытаться запомнить и воспроизвести их в точности – неужели этот труд нисколько не заслуживает похвалы?

Сегодня я заложил часы, мне должно хватить денег до прибытия столь желанного курьера, но вчера я был действительно без гроша, так что даже обед мой пострадал. Я встал из-за стола, поев не досыта, что очень хорошо, когда следуешь советам врача, но очень плохо, когда чувствуешь себя вполне здоровым. И все потому, что у меня осталось лишь полдуката, а я не хотел делать мелких долгов. Вчера первый раз в жизни я был в такой крайности.

Полляк болен; я не был у него с отъезда Гурко, потому что Гурко сделал ему подарок, а я знаю, что Полляк в нужде, знаю, что благодарность обязывает меня помочь ему, – но не в состоянии сделать это. Я думал, что не иду к нему из-за ложного стыда или, скорее, из деликатности, но ложный стыд – не такой уж значительный недостаток, и о нём можно умолчать, когда приходится упрекать себя за нечто гораздо более серьезное. Подумав сегодня утром над этим, я понял, что дело в тщеславии. Ведь я не обязан ему ничего давать, но Гурко дал, но Полляк может счесть меня бедным или неделикатным… и пока что получается, что он будет считать меня неблагодарным, а это уже недостаток, за который приходится краснеть.

Ну что ж, пойду навестить его, пусть он думает, что я небогат или скуп, но, по крайней мере, будет знать, что я не лишен благородных чувств, что у меня сердце, способное чувствовать, что я исполнен глубочайшей благодарности к нему за все, что он для меня сделал.

20 марта

Сейчас льёт страшный дождь, но день я провел прекрасно, так как гроза разразилась уже после моей вечерней прогулки, и ливень, продолжающийся уже два часа, благодетелен для хлебов.

Нет, конечно, больше я в госпиталь не пойду. Стараешься от всей души быть полезным солдатам, но трудно прекратить воровство и грабеж, когда пример этого показывает сам генерал. Я свой долг выполнил, пусть бы он выполнял свой.

О пользе математики, как я ее доказываю.

Когда я начал учиться, я не мог понять, зачем мне нужно знать про Цезаря и Александра; и даже позднее я сомневался в полезности истории.

Мне хотели дать представление о географии; но как я мог понять в семь лет этот урок, когда и теперь не умею представить себе миры и межзвездное пространство.

Мне объяснили, что дважды два – четыре, этот урок понять было легко с помощью игрушек и плодов. От хронологических таблиц, которые мне приходилось заучивать по истории, развивалась только память, но изучение арифметики развивало мое суждение и учило меня мыслить.

В двенадцать лет меня познакомили с геометрией. В математических науках все ясно, ничего непонятного для меня не было, лишь иногда случалось колебаться. Соревнование побуждало меня заниматься часами одной задачей: стыдясь, что так долго приходится искать решение, я возвращался к теоремам, приспосабливал их, пробовал применить их все к моему случаю; и когда встречалась новая задача, я уже не сомневался и сразу решал её. Все нужные сведения были у меня в голове, я перебирал их, и в мгновение ока выхватывал то, что требовалось для решения. (Что до полезности геометрии, то даже ребенок поймет, например, насколько лучше не ломать дом, чтобы узнать, сколько кирпичей на него ушло, а высчитать это, начертив несколько фигур.)Эта легкость, естественно, побудила меня приблизить все свои размышления к математическому расчету. Когда меня увлекала какая-нибудь мысль, я выбирал среди уже усвоенных понятий то, которое могло помочь мне объяснить новое; всякая новая задача представляет сначала трудность, с которой легко справиться, подчинив ее законом; убежденный в том, что следую правильным путем, я приучил себя не оставлять рассмотрение предмета, пока не найду ему полного объяснения. Эта привычка – несомненно, дело очень важное. Почему молодые люди нередко плохо рассуждают?