Федор Глинка - Дело чести. Быт русских офицеров

Потому что не успеют они задуматься над одной мыслью, как воображение подсовывает им тысячи других, отвлекает их в сторону, сбивает с пути, и рассудок остается не при деле.

Об алгебре я буду говорить меньше, поелику все признают ее полезность. К тому же она связана с геометрией и, будучи еще более краткой, чем счёт при помощи цифр, она еще лучше приучает к полной сосредоточенности, к точной и быстрой деятельности рассудка [165].

Наконец, я познакомился с коническими сечениями, интегральным и дифференциальным исчислением. Я уже настолько увлекся этими занятиями, что мне и в голову не приходило оставить их. Они стали для меня необходимы еще и потому, что требовались для фортификации, коей я теперь особенно интересуюсь и коей всегда буду заниматься.

Прожить в свете можно, разумеется, обходясь одной арифметикой. Но когда я познакомился, хотя и очень поверхностно, с механикой, когда физика открыла мне секреты природы, я не знал более приятных минут, чем те, которые проводил за различными вычислениями.

Разве не позор для начальника быть в зависимости от знаний его подчиненных, разве не позор, если ему приходится ежеминутно звать на помощь инженера? Разве не случается, что таким образом нарушается тайна, кою следовало хранить?

Я предназначен служить отечеству, какое бы дело мне ни поручили; значит, я должен иметь хотя бы малое представление обо всем. Если мои понятия ясны, если я умею мыслить и рассуждать, то, как только определится мое призвание, я буду знать, какие понятия мне потребуются, и за несколько месяцев приведу все в ясность.

Еще совсем юным я любил входить в мастерские, разглядывать машины, пытаясь разобраться в том, как они действуют, с каким увлечением обдумывал, как их упростить. Часто я изобретал в мыслях новые машины, рассчитывал их движение и находил в этом величайшее наслаждение. Нравился ли мне экипаж, поражала ли прелесть какой-либо мебели, я задумывался над тем, какие механические законы определяют их форму. Чертеж, рисунок не радовали взгляд, пока я не находил ту последнюю черту, которая придавала им уверенность и приятность. Я сам составлял проекты своих экипажей, и они были очень прочны, потому что я высчитывал и трение, и вибрацию, и центр тяжести, и нагрузку.

Я бы исписал целые тома, если б попытался рассказать здесь, с каким воодушевлением я стремился стать инженером. Я строил укрепления, рассчитывал оборонительные сооружения, созданная мною крепость казалась неприступной, но потом я бросался в атаку, пробивал бреши, прорывался через них и радовался, побеждая сам себя. Бродя по извилистым берегам невских островов, я делал мысленно съемки, производил в уме расчеты и скоро знал все высоты, все дистанции; в этих занятиях состояли мои прогулки, предпринимавшиеся ради здоровья или развлечения.

Вот в кратких словах польза и прелесть математических наук, по крайней мере, насколько я могу об этом говорить.

Искусства, литература чрезмерно питали мое воображение. Мне следовало отвлечься, найдя занятие, полезное для ума. В математике всё так ясно, так просто, что с каждой минутой я все больше привязывался к этой обширной науке, которая родилась с человеком, которую он непрестанно совершенствует, в которой он, конечно, нуждался даже в диком состоянии. Оторвите Америку от Европы, со временем в ней появится математика такая же, как в наших странах, она разовьется из самой природы, из потребности облегчить использование благодеяний природы. Вот и еще одно доказательство того, что математика – наука, естественно присущая человеку и, как я убежден, полезнейшая из всех.

Поверите ли, я ведь обязан только математике тем, что могу наслаждаться изображением поразивших меня видов. Разве не с компасом в руках нарисовал я свой первый пейзаж? Разве не пришлось мне рассчитывать по законам оптики, какой предмет приблизить, а какой удалить? Теперь я знаю соотношение всех расстояний, всех пунктов, всех уклонов; разве я мог бы разобраться в этом без математики? Ведь для того, кто ею не руководствуется, это темный лес. Самые сложные тела и даже человек подчиняются все тем же законам; и математик, сумевший нарисовать пропорционально хоть одну человеческую фигуру, имеющий хотя бы самое общее представление о скелете человека, сможет изобразить вам его во всех ракурсах и положениях.

22 марта

Еврейская улица

Я ещё раньше начал этот рисунок, желая изобразить готическую архитектуру еврейских домов; теперь мне больше нечего было рисовать, и я решил его докончить. Я зашёл в эту улицу, совершая свою вечернюю прогулку. Суббота кончилась, еврейки в чистых платьях сидели на ступеньках у входных дверей, и меня издалека привлекло разнообразие красок, расцветивших всю улицу. Я хотел сделать еще один рисунок, но подумал, что хватит и этого; мне пришла в голову новая тема, а отложив рисунок на день, я заканчиваю его обычно с отвращением.

Религия

Я болел, поправлялся, совсем выздоровел и всё думал, что надо бы мне пойти поблагодарить Бога в храме, построенном моими соотечественниками.

Сегодня утром, наконец, я разыскал квартиру гарнизонного священника и попросил разрешения прослушать у него вечерню; я узнал, что он отправляет службу утром и вечером.

– В походе отвлекаешься, – сказал я ему, – и церкви так далеко от наших лагерей, что уже три месяца, как я не был ни разу на богослужении. Я счастлив, что случай представляет мне возможность помолиться в комнате, которую вы освятили, поместив в ней изображения божества.

– Это не беда, – сказал священник, благословляя меня, – была бы молитва в глубине сердца, а внешность, обряды не так уж обязательны, истинная вера может обойтись и без них.

– Да, – ответил я, – но ведь надо подавать пример…

– И к тому же, – заметил он, прерывая меня, – обряды приближают вас к истинному благочестию; когда вы входите в священный храм, ваша совесть пробуждается, и вы следуете ее требованиям, а сие угодно Богу.

Я вошел в комнату, где он служит. Я тут каждый день вижу похороны и даже присутствовал из любопытства на католической службе, но целых три месяца не слыхал родных молитв. Меня охватило глубокое волнение, когда священник надел торжественные ризы и кротким голосом начал молитву. Воображение, конечно, чересчур увлекло меня, и я даже перестал молиться, чтобы упрекнуть себя в этом, слез проливать не следовало; но это чувство шло от сердца, всё мое существо возрадовалось в присутствии того, что должно особенно привязывать нас к отечеству, при виде священнослужителя, и я даже забыл вознести молитву, кою повторяю ежедневно за здравие моих родителей.

23 марта

Любовь к отечеству