Александр Ширвиндт - В промежутках между

Своим невероятным обаянием он переигрывает любых режиссеров и авторов, сохраняя за собой право оставаться самим собой, в каких бы одеждах ни представал пред нами на сцене или на экране. Экрану и сцене это нравится не всегда.

Он дружит для собственного удовольствия, а выигрывают и друзья, потому что доброе участие в чужих судьбах ему не обуза, а радость.

Для собственного удовольствия он ловит рыбу на Валдае (не столько он ее вылавливает, сколько, собственно, сидит с удочкой, покуривая трубочку, на берегу), а выигрывает не только семья и близкие, но и сама рыба. Общаясь с Шурой, какой-нибудь окунек или красноперка, разумеется, попадается на крючок (как и мы, впрочем). Но с этого привлекательного крючка совершенно не хочется сходить. Ну, мне, по крайней мере.

И играет он для собственного удовольствия. Раздал Создатель нам карты. Кому какие. И каждый выбирает игру. Кто бридж, кто преферанс, кто секу… А Шура играет в на первый взгляд простую, а на деле сложнейшую игру (спросите у профессионалов) – в дурака. Он не избавляется от карт, побивая старшей младшую, создавая иллюзию мгновенного (и временного) превосходства, а набирает себе полколоды карт и выстраивает кружевные комбинации, не унижающие соперника, но демонстрирующие красоту и остроумие его игры. Он не проигрывает, потому что не стремится выиграть.

…Хотя кто знает, что у этого природного Артиста и симпатичного человека внутри?

Умилился и написал ему эсэмэску:

Есть другой Ширвиндт. Мой Шура. Не шутник. Не кавалер. Не актер.

…Полусонный, со спутанной шевелюрой, сильно небритый (а если честно, просто в бороде), в пять часов утра он прилежно сидит с удочками и напряженно вглядывается в воды Валдайского озера. Любимое место, любимое занятие, редкая возможность побыть наедине с собой.

К стыду своему, я не помню, когда и как мы познакомились. Знаю только, что за все эти прошедшие десятилетия нашей дружбы он ни разу не разочаровал меня, ни разу не подвел, в самые трудные моменты моей жизни всегда был рядом.

У Шуры нелегкая роль: он человек-праздник, и мало кто задумывается о том, что у него есть проблемы, заботы, сложности. Все ждут от него радости.

Мы с Эликом сказали друг другу столько приятностей, что не хватит многотомника. И писали друг другу много всего. Вот, например, его автограф на книге «Эльдар-TV, или Моя портретная галерея»: «Дорогой Шура, в день твоего рождения дарю тебе мою книгу “ума холодных наблюдений и сердца горестных замет” безо всякой уверенности, что ты ее когда-нибудь прочтешь. Профессия художественного руководителя вырабатывает глубокую ненависть к печатному слову и процессу чтения как таковому. Может быть, ты полистаешь этот томик и полюбуешься картинками… К счастью, в твоей семье есть подлинно интеллигентный человек – Тата. Она прочтет. Я же желаю тебе всего самого превосходного в этот радостный для нашей родины день. Всегда твой Элик».

Новый год. Страна, которая 70 лет металась между религиозностью и атеизмом, до сих пор толком не знает – 1 января он наступает или 13 января. Наши несчастные законодатели терзаются в сомнениях о количестве новогодних выходных дней. С одной стороны, с 1-го по 13-е многовато, но бюджетно-выгодно, с другой, население к 3 января пропивает все деньги, а порой и имущество, и до 13-го бродит бомжеобразными тенями по стране. Единственная отдушина истерзанной плоти народа – «Ирония судьбы, или С легким паром!». Мой великий друг спасал родину от похмельного синдрома многие годы.

Все близкие Эльдара всю жизнь его «худели», не понимая, что это не жир, а огромность личности. Витиеватые диеты – собственноручно нарезанный винегрет (который он строгал в таз, ибо кто-то ему сказал, что винегрет можно есть тоннами), отказ от всех злаков, сладостей и алкоголя – что в нашей тогдашней, еще довольно свежей богемно-дружеской компании было равносильно оскоплению. Когда воли, мужества и терпения не хватало, он ложился в заведение под ёрническим названием «Институт питания», хотя, кроме воды, никакого питания там не было. Я неоднократно навещал Элика в этом лепрозории, куда пускали выборочно, предварительно обыскав чуть ли не до раздевания – с мудрым подозрением, что визитер может пронести страдальцу чего-нибудь куснуть или, не дай бог, выпить. К чести пациентов нужно сказать, что, вырвавшись из застенков, они с ходу нажирались и напивались так, что потерянная в муках пара килограммов восполнялась с лихвой моментально. Очередная попытка Рязанова воспользоваться этой клиникой пришлась на конец декабря. Его выпустили перед Новым годом на несколько дней под расписку, взяв с него и близких честное слово о полной несъедобности существования. Я приехал к нему на Грузинскую, в квартиру, где он тогда проживал, поздно вечером. Он мне обрадовался и извинился за скромный прием: его родственники, не надеясь на нашу порядочность, вымели из дома все, что хотя бы отдаленно напоминало еду. Гостеприимный Элик влез куда-то очень глубоко, извлек бутылку 0,75 шикарного коньяка и потом, глядя голодными, но добрыми глазами, наливал мне этот божественный напиток, говоря, что хмелеет «вприглядку». Закуска была пикантная, но странная – в вазе торчал цветок под подозрительным названием калла. За нежными и долгими разговорами я выкушал почти всю бутылку. Когда я стыдливо сказал Элику, что я за рулем и, может быть, хватит, он уверил меня, что уже ночь, гаишников мало и он даст мне японские шарики, которые напрочь уничтожают алкогольный запах. Доковыляв до руля, я двинулся в сторону зоопарка, чтобы оттуда переехать Садовое кольцо и попытаться доехать до своих Котельников. Раскурив трубку, я решил, что этого мало, и воткнул в рот еще и сигару. Калловое послевкусие вместе с японскими шариками образовало во рту такой букет, что возникла опасность извержения, но я опытно сдержался. Подъезжая в пустой ночной Москве к Садовому кольцу, я увидел, что из «стакана», очевидно, заметив нетрезвую походку моей «Волги», степенно вылез огромных размеров лейтенант и лениво, но грациозно поднял жезл. «Здравствуйте! – козырнул лейтенант. – Если нетрудно, выньте все лишнее изо рта! Ой-ой-ой-ой-ой…» – участливо пропел он, засовывая мои документы себе в карман. Ни приглашения в театр, что недалеко от места его работы, ни ссылка на мою популярность, ни осторожные намеки на денежную отмазку не подействовали. «Сейчас поедем на проспект Мира на освидетельствование. Запирайте машину. Где же это вы так?!»