Александр Ширвиндт - В промежутках между

Оля Окуджава, много лет бережно сохранявшая переделкинскую дачу как музей Булата, должна была прорваться к первому лицу страны на банкете в Кремле, чтобы сказать: «Отнимают дом-музей». И только после этого что-то сдвинулось.

Ушел Элик Рязанов – нависла угроза над киноклубом «Эльдар». Этот клуб – кровь, нервы, целеустремленность и преданность Эльдару Эммочки. Клуб сохранен.

Ирэн Федорова после трагической гибели Славы столько лет занимается только его памятью, создала клинику его имени. Зоя Богуславская открыла на Большой Ордынке культурный центр Андрея Вознесенского. Ниночка Светланова, вдова гениального дирижера, пианиста и композитора Евгения Светланова, что только ни делала, куда нас всех ни гоняла, чтобы появилась сначала памятная доска, а потом и улица Светланова.

Танечка Гердт своей энергией, своим мужеством и необыкновенным желанием добилась памятника Зямочке в Себеже, на его родине. Я был на открытии. Другого такого памятника я не видел – по настроению, по точности.

А Наина Ельцина? Волею гастрольной судьбы я был за две недели до открытия Ельцин-центра в Екатеринбурге. Там еще шли последние судорожные работы – успеть, успеть. На меня это произвело колоссальное впечатление. Я видел лица людей – подвижников, которые мечтали об этом мемориале. А сейчас какая чехарда вокруг Центра! Никита Михалков покатил на него бочку. Позже Андрон Кончаловский сказал в Екатеринбурге, что мы братья – но все-таки разные. Он вспомнил, как одного из китайских коммунистических руководителей спросили: «Как вы относитесь к Французской революции?» – и тот ответил: «Вы знаете, всего 200 лет прошло, слишком рано об этом говорить». Это очень точно. Никто и никогда не знает, что останется. Но те, кого я перечисляю, надеюсь, не забудутся, несмотря ни на что. И в этом заслуга замечательных дам.

Дорогой блистательный Александр Анатольевич! С Вашим именем у меня ассоциируются три острейших впечатления моей юности. Спектакль «Снимается кино» в Театре имени Ленинского комсомола, спектакль «Счастливые дни несчастливого человека» в Театре на Малой Бронной и «Беда от нежного сердца» на нашем курсе.

Я Ваш всегдашний почитатель и фанат.

Замечательный артист, замечательный руководитель замечательного театра для меня все равно Котя Райкин. Я помню трагические сомнения райкинской семьи по поводу его будущего. И как счастливый Аркадий Исаакович где-то в уголку говорил: «Обошлось, Котик увлечен математикой. Фанатично увлечен». Это увлечение математикой кончилось тем, что он окольными путями поступил в Театральное училище имени Щукина и стал Райкиным.

Он человек эмоциональный, рефлектирующий и необыкновенно внутренне собранный.

Недавний съезд Союза театральных деятелей. Масса острых нерешенных проблем, но Райкин темпераментно и гневно говорил о том, что цензура пошла по стране и все задыхаются.

Конечно, грустно. История ничему не учит. Опять все возвращается, пока, правда, с некоторым анекдотическим акцентом. Потому что когда депутат Думы, бывший чемпион мира по мордобою, говорит, что сталинских репрессий не было, а Солженицын, наоборот, был, но был при этом агентом ЦРУ… Или другой, с виду вполне интеллигентный депутат осторожно справляется, не пора ли реанимировать в России черту оседлости, а потом со слезами на глазах уверяет, что его неправильно поняли, он имел в виду татаро-монгольское иго… Или зашитый в кожу со стальными заклепками мотоциклист недоволен постановочной концепцией «Тангейзера»… Пока что все это вызывает кривую ухмылку. Пока что.

На этом фоне гневный спич Константина Аркадьевича на съезде СТД выглядел несколько преувеличенным. Было ощущение, что накал неадекватен поводу, но потом я вспомнил великое предостережение: «По ком звонит колокол, он звонит по тебе». Даже если сейчас звонят не колокола, а колокольчики. И если бы кто-то стыдливо про это промямлил, никто бы и не заметил. А когда Котик с высокой трибуны на весь мир прокричал, что давят, все услышали и взбаламутились.

А я в тебе, Шура, люблю не твое остроумие, искрометность и веселый полемический дар, а обаятельную отстраненность и скрытое уединение, чтобы не сказать – одиночество души. Ты придумал себе блистательную защиту от вторжения и пользуешься ею безупречно, охраняя ценности, не модные сегодня, старорежимные даже: верность друзьям и любви, настороженную чуткость и способность помогать…

Ты, Шура, эту землю не портишь. Цвети, цвети, не жди плодов. Процесс важнее результата.

Уникальный журналист, редкий фотостилист, брезгливый до аскетизма в выборе современников. Эти несовместимые таланты хранятся в Юре Росте. Вдруг просто, без даты, повода, события или случайной встречи, он набросал пронзительно-индивидуальное эссе и опубликовал не где-нибудь, а в «Новой газете», что для моего старого лица особенно ценно, учитывая, что он подкрепил текст для страховки блистательной фотографией, которую милостиво разрешил поместить на обложке этой книги.

Ширвиндт и молоко

Он режиссер, он актер, он драматург и главный зритель тоже он – Александр Анатольевич Ширвиндт. Конечно, есть и другие зрители. Восторженные. Потому что пьеса под названием «Шура» идет уже лет шестьдесят. С аншлагом. И не важно, сколько народу в креслах. Тысячный зал или единственный собеседник с рюмкой. И конкурентов на исполнение главной роли у него нет.

Помните выражение академика Ивана Павлова о том, что молоко – изумительная пища, приготовленная самой природой. У нобелевского лауреата есть и другие мысли, но они не так близко связаны с феноменом Александра Анатольевича Ширвиндта, который, на мой взгляд, изумительный актер, приготовленный самой природой. И только ей. Как мы знаем, есть и другая пища того же Повара, и есть другие актеры, созданные без их собственного участия. Однако белое молоко и блистающий Шура – это то, что соответствует обозначенному на этикетке. Молоко может, разумеется, прикинуться кефиром, сыром, творогом, мацони, даже поучаствовать в очистке водки, но основная роль молока – молоко. А Александр Анатольевич может предстать художественным руководителем независимо ни от чего посещаемого театра, а на сцене, на экране и в своей книге умно и большей частью достоверно изобразить какую-то другую жизнь, но основная роль Ширвиндта – Ширвиндт.

Он остроумен, парадоксален, талантлив, вальяжен и в известном смысле безразличен к тому, что не создано им самим на наших глазах. Слушать его – наслаждение, а смотреть на него – удовольствие.