Леонид Шебаршин - КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына

Одно время в доме жил Ельцин, переброшенный волей партии из Свердловска для того, чтобы навести порядок в Москве. Порядка он не навел, но поссорился по каким-то вздорным поводам со своим патроном Лигачевым, а затем и со всем политбюро, был переведен с высокой партийной на административную должность, что повергло его в мрачное отчаяние. Пути Господни неисповедимы. Лигачев привел Ельцина в Москву, ссора с Лигачевым дала толчок новому витку карьеры. Будь у Лигачева побольше ума и такта, а у Ельцина побольше выдержки, пошел бы будущий президент ко дну вместе с КПСС. Получилось же так, что вознесся он на самую вершину власти, попирая пятой бывших коллег, руководителей и покровителей. Оказалось, что и единомышленниками у него всю жизнь были совсем другие люди, не те, с кем так хорошо и торжественно заседалось на съездах, пленумах и конференциях, а те, кто ненавидел советскую власть и десятилетиями с ней боролся.

Летом 91-го Ельцин переселился в официальную резиденцию, однако квартиру вместе с московской пропиской сохранил, и жильцы привыкли к фигурам охранников, круглосуточно стерегущих президентский подъезд. Охрана, как и все остальное в изуродованной перестройками и реформами России, утратила былую бдительность и непреклонность. Стражи бдили у дверей и даже поймали однажды безумца, замышлявшего покуситься на президента с перочинным ножом. В это время какая-то коммерческая фирма тихомолком и едва ли законно арендовала полуподвальное помещение прямо под квартирой президента и завозила туда грузовиками подозрительные с точки зрения безопасности огромные коробки и ящики. Президент иногда появлялся в своей квартире: сняться в телевизионном фильме на скромной кухне наедине с холодной котлетой и режиссером Рязановым или отправиться отсюда на избирательный участок. Выборы и референдумы в то время проводились с удручающей частотой.

В последние годы многие квартиры поменяли владельцев, появились в доме молодые дельцы, иностранные бизнесмены, просто зажиточные люди неопределенных занятий и гражданства, но дом, как и встарь, считался престижным.

Табличек, увековечивающих память выдающихся жильцов, на доме, однако, не было. Их вообще перестали устанавливать в Москве еще с 80-х годов, когда выяснилось, что многие герои прошлого были преступниками или людьми просто недостойными. Новые деятели, имеющие право вывешивать таблички и возводить монументы, были достаточно проницательны и знали, что нынешние герои будут объявлены преступниками в любом, может быть, самом недалеком будущем, и поэтому не тратили время и деньги на это пустое занятие. Они увековечивали свою память в спешно и тайно сколачиваемых состояниях, в приватизированных, говоря языком времени, а проще – присвоенных зданиях и землях, в заграничных банковских счетах – во всем том, что перейдет к наследникам, которые уже и почтут достойным образом основоположников новых российских родов.

День проходил в мелочной суете, и лишь к вечеру Генерал приступил к поискам того, за чем он и ехал в Москву. Нить воспоминаний разматывалась и подходила к августу 91-го. В самом начале сентября того же года, через две недели после краха ГКЧП и смены власти, Генерал сделал пометки, зарубки на память о действующих лицах этого акта исторической драмы. Листки с записями затерялись, и попытки отыскать их оканчивались ничем. Они могли быть заложены в книгу… Какую?

Книги стояли плотными рядами на полках, лежали стопками в углах и на подоконниках, укоризненно взирая на человека, который зачем-то собрал их вместе. Книги были частью жизни, но жизни быстро уходящей. Они начинали внушать Старику суеверный трепет. Библиотека – это кладбище, где покойники пытаются говорить, надеются, что чей-то взор оживит их мысли, они продолжают вечно спорить друг с другом, наставлять ушедших современников и живущих потомков.

Генерал не коллекционировал книги, покупал лишь то, что было интересно прочитать и потом перечитать, поэтому его библиотека была разномастной. Теперь старые, единственно верные друзья томились без движения на полках. Старик, зачитываясь изредка какой-нибудь страницей, перетряхивал том за томом. Тщетно…

В шкафу несколько полок забито бумагами – рукописные листы, ксероксные копии чужих рукописей, географические карты, фотографии, старые газеты и журналы, любительские рисунки, папка с устрашающей надписью «Вопросы, связанные с осуществлением контрольных функций», пакет «Тов. Крючкову В.А. Только лично», грамоты, письма на разных языках, сообщения телеграфных агентств. Разобрать всю эту мешанину надо было бы лет десять назад, а теперь приходилось заниматься археологическими раскопками. Генерал решил не торопиться и часа через полтора нашел наконец несколько листков с заголовком «Действующие лица».

« С лишком восемь лет тому назад, пытаясь разобраться в иранской драме, которая развертывалась на моих глазах и которую оказался вынужден, не по своей воле, досматривать со стороны, я понял, что без проникновения в характеры действующих лиц сделать это невозможно. Там были чужие люди, обитатели сумрачного шиитского мира. Неприятие имама Хомейни с того времени разбавилось уважением к его твердости, последовательности и убежденности. Его окружали одаренные пройдохи. Жизни многих из них волею Аллаха пресеклись задолго до естественного срока. Все они были объектом моего пристального внимания, но наблюдались с некоторого удаления. (Не случайно все напоминает Иран. “Декларация прав и свобод человека” принята Съездом народных депутатов СССР 5 сентября 1991 года. Статья 17: “Никто не должен подвергаться пыткам, жестокому, бесчеловечному или унижающему его достоинство наказанию”. Сколько раз звучали эти благородные слова после победы иранской революции и в 1979, и в 1980 году! Как искренне ликовали иранцы, что с пыткой, этим национальным проклятием и позором, покончено навсегда. Могу ошибиться, но в 1981–1983 годах в иранских тюрьмах и застенках было замучено больше людей, чем в 1953–1979 годах при шахской монархии. Сменились только палачи, ибо шахские мастера заплечных дел были спешно расстреляны революционными судами.

И очень благородная фраза “унижающему его достоинство наказанию”… Где-то это уже звучало: тюрьма человека не унижает. То ли пролетарская тюрьма, то ли демократическая… Не упомню.)

Кое-кого из действующих лиц отечественной драмы мне довелось видеть с близкого расстояния и работать с ними, еще с одним-двумя – только познакомиться, и не было ни малейшей нужды никого из них изучать. Да и интереса не было. Они принадлежали чуждому миру высших сфер, миру коварному и опасному. Там нет места дружбе, преданности, честности, постоянству. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять эту простую истину, ее внушает каждый эпизод политической истории Отечества, судьбы бесчисленного множества жертв властолюбия – от Меншикова и Волынского (чтобы далеко за примерами не ходить) до соратников Сталина, Хрущева, Брежнева и т. д. Мир высших сфер вызывал только одно желание – быть от него подальше. Но от соприкосновений уйти не удалось.