Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Не каждый решится заранее подводить жизненные итоги, да еще с такой предельной к себе суровостью. Слуцкий себя не пощадил.

Боюсь только, что многим жизнь поэта покажется сплошным, мучительным испытанием. Вовсе нет — семейная его жизнь сложилась поистине счастливо, и будущее нередко виделось ему тогда просто лучезарным.

Летним жарким днем я вышел из своего нового дома на Красноармейской улице и у самого подъезда встретил Слуцкого. Был он не один, а со своей спутницей, молодой красивой шатенкой.

— Познакомьтесь, моя жена — Татьяна. Для меня милая, любимейшая Танечка.

Застигнутый врасплох — Борис Абрамович был убежденным холостяком и долго не женился, — я брякнул:

— А вас она, Борис Абрамович, любит?

— Очень. Иначе разве вышла бы молодая русская красавица за старого еврея! — с ухмылкой ответил он.

— Так уж и старого, так уж и еврея, — в тон ему отозвалась Таня.

Несмотря на изрядную разницу в летах, они оказались на редкость удачной парой. Татьяна стала для Слуцкого не только нежной, заботливой женой, но и прекрасным, суровым редактором и критиком. Отныне без ее одобрения он не отдавал в печать ни одного стихотворения.

Увы, длилась эта почти идиллия недолго. Вскоре Таня тяжело заболела — врачи нашли у нее рак крови. Лечиться ее отправили во Францию, но и тамошние доктора помочь ей реально не смогли. Через меня она связалась с Римом, где в то время как раз разрабатывали новейший, довольно эффективный метод лечения этой страшной болезни. Собралась туда поехать — не успела, умерла от острейшей анемии.

Для Бориса Абрамовича смерть любимой жены стала новым жесточайшим ударом, от которого он так и не сумел оправиться.

Последний год жизни он провел полнейшим затворником, не встречаясь даже с близкими друзьями. За ним трогательно, как за больным ребенком, ухаживал брат. Борис Абрамович и впрямь болел тягчайшими воспоминаниями о давнем и недавнем прошлом. Лишь брату он поверял горькие свои раздумья о том, что с болью великой называл: «О грядущем злая память».

Как то ни грустно, судьба щедро «одарила» его мучительными испытаниями — войной, разрывом нелепым с Пастернаком, гибелью жены — и явно недодала ему и простых житейских радостей, и славы. Но меня не покидает вера, что беспристрастное время все расставит по своим местам. Хоть и запоздалое, посмертное признание он, поэт редкой искренности и мужества, заслужил целиком и полностью.

Как то ни грустно, но радость встречи, знакомства и дружбы со временем, особенно если долго живешь, неизбежно превращается в полынь горькую расставания навечно. В семьдесят пятом году, прожив всего пятьдесят пять лет, умер после тяжкой, мучительной болезни Анджело Мариа Рипеллино, а в восемьдесят шестом мы проводили в последний путь поэта судьбы трагической и славной Бориса Абрамовича Слуцкого.

Но, может, тем и хороша жизнь наша, что знать будущее нам не дано.

Тогда, попрощавшись с Рипеллино, я ощутил острую потребность поделиться с ним хоть в письме чувством внезапной, внутренней близости с этим до того незнакомым мне человеком.

И уже через две недели получил от него теплое ответное письмо.

Вот оно.

«Мой дорогой Лев,

прежде всего хочу поблагодарить тебя, каро, за твою искреннюю заботу обо мне и ощущаю тебя настоящим другом. Можешь во всем надеяться на мою помощь. Вспоминаю с грустью наши московско-ленинградские вечера и всем сердцем надеюсь скоро вернуться в Союз. Написал в издательство Эйнауди, чтобы они присылали тебе все книжные новинки. Завтра напишу об этом и „Фальтринелли“. Я собираю воедино все мои стихи и пришлю тебе рукопись. Недавно написал стихотворение „Моим русским друзьям“ и второе, в котором выразил всю свою любовь к жизни, о чем мы с тобой так много говорили. Ответь мне сразу и пиши по-русски, как и я отныне буду тебе писать. Вспоминай обо мне с теплотой.

Твой Анджело».

На первый взгляд все для меня складывалось прекрасно — я стал получать из итальянских издательств книги, вплотную занялся переводами и литературной критикой.

Увы, и неприятности не заставили себя долго ждать. Брейтбурд прознал от шофера, что я «манкировал своими обязанностями». Иными словами — часто оставлял Рипеллино наедине с его очередным собеседником-писателем. Хорошо еще, что бдительный Георгий Самсонович не проведал о Валентине, а то мне и вовсе не сносить бы головы. Впрочем, товарищ Георгий Брейтбурд и без того в наказание пообещал, что в следующий приезд Рипеллино я буду ходить с ним лишь на официальные приемы, а уж писателей он берет на себя. А еще он строго-настрого «посоветовал» мне вести переписку исключительно через иностранную комиссию, то есть через него.

Я внимательно Жору выслушал и ни одному его совету не последовал. Стал переписываться напрямую сначала с Рипеллино, а потом и с другими итальянскими писателями и получать от них книги для возможного перевода и публикации в Советском Союзе.

Это потом, уже в шестидесятые годы, Рипеллино объявили исконно скрытым антисоветчиком, за то, что он осудил сурово вторжение в Чехословакию.

На самом же деле Анджело искренне любил Россию и даже после событий в Венгрии всячески пытался убедить друзей, а главное, себя самого, что оттепель вопреки всему продолжается. Не отрезвили его вначале и злые нападки на Бориса Леонидовича Пастернака, сразу после опубликования в Италии в ноябре 1957 года романа «Доктор Живаго».

Ничего удивительного здесь нет. Если уж в годы сталинщины не только левая интеллигенция Запада, но и многие либералы и демократы не верили в существование Архипелага Гулага и в лживость всех этих процессов над якобы врагами советского народа, то что требовать от людей, дождавшихся оттепели. Ведь еще задолго до Солженицына итальянец Иньяцио Силоне и француз Андре Жид писали о лагерях смерти в стране победившего социализма. А тогдашний глава социалистической партии Италии Ненни назвал эти позорные судилища «средневековыми процессами над ведьмами». В ответ западные поборники свободы лишь сокрушенно качали головой: «Кто не знает, что писатели — чудаки и фантазеры, готовые поверить любой глупой выдумке. Ну, а Ненни явно поддался на провокацию ловких антисоветчиков».

Вот и Рипеллино первое время был искренне убежден, что ряд писателей и общественных деятелей Запада, выступая в защиту великого опального поэта, стремятся прежде всего опорочить Советский Союз.

Если же быть до конца честными, то надо признать, что иные из «адвокатов» Пастернака и в самом деле пеклись в основном о своих корыстных интересах.