Павел Судоплатов - Победа в тайной войне. 1941-1945 годы

В октябре 1929 года Ягода писал Сталину о том, что между ним и Менжинским нет никаких разногласий. «Приехав и переговорив с т. Менжинским, — писал Ягода, — я твердо убедился, что никакой трещины между нами нет, и все мои опасения на этот счет ни на чем не основаны. Сейчас я очень сожалею, что под влиянием целого ряда обстоятельств, известных Вам, я стал сомневаться в отношениях ко мне т. Менжинского и тем самым оставил впечатление о создавшейся трещине в руководстве ОГПУ. Никакой трещины на самом деле не было и нет, в чем я убедился и из разговора с т. Менжинским, и на практической работе».

Сталин прекрасно знал, что отношения среди руководства госбезопасности были ненормальные, что между руководителями центральных подразделений возникали трения. Это обстоятельство сейчас по-новому заставляет меня взглянуть на то, почему Артузов (после своего письма Менжинскому в 1931 году с критикой Трилиссера) после разоблачения Блюмкина был назначен на должность начальника Иностранного отдела. Затем Ягода, имея неважные отношения с Артузовым, убирает и его. Интересно, что Артузов жалуется на Ягоду в своем письме Менжинскому, говоря, «что у него ненормальные отношения с Ягодой»; вскоре после этого его перемещают на работу в Разведывательное управление Красной Армии.

Сталин решил заменить руководство госбезопасности совершенно новым поколением людей, которые не были связаны друг с другом, а пришли по партийной мобилизации. Все эти обстоятельства активно использовались для насаждения в органах госбезопасности нужных ему людей, которые не были связаны прошлыми отношениями с руководящими советскими и партийными работниками в Центре и на периферии.

Есть и другое письмо Артузова Менжинскому, где он резко пишет, как я уже говорил, «о трилиссерской лихорадке», которая потрясла весь коллектив внешней разведки. «Были люди среди нас, — писал Артузов, — желавшие использовать дискуссию в борьбе с Генрихом Григорьевичем Ягодой, несмотря на то, что сам характер дискуссии был не чекистский и сам по себе дискредитировал этих людей, пользующихся недостойными средствами. Единственным лицом, выступавшим с резкой критикой самого характера дискуссий, был только я, когда заявил протест против самокритики в оперативных вопросах, т. Трилиссер договорился и до этого. Я призывал партийное собрание не стараться быть левее ЦК и продолжать рассмотрение всех материалов об оппортунистической практике в партийной работе».

Из этого письма от 3 декабря 1931 года также следует, что Артузов и ИНО были вовлечены в дела, которые рассматриваются теперь как политические репрессии в связи с выявлением «иностранных связей» в следственных действиях по знаменитому делу сопроцессников профессора Рамзина в деле Промпартии и профессора Кондратьева по делу так называемой Трудовой крестьянской партии.

Беспристрастное разбирательство политических репрессий было всегда невыгодно руководству страны. Да и сейчас навряд ли беспристрастная оценка этих событий может иметь место со стороны таких людей, как А. Яковлев и В. Наумов — руководителей Комиссии по политическим репрессиям в ЦК КПСС и в нынешней администрации. Эти люди причастны к публикации откровенно подтасованных биографических материалов на жертв и участников политических репрессий. И более того, в свое время они сознательно утаивали важные документы не только от общественности, но и от жертв репрессий.

Например, документы о том, что жена убийцы Кирова Николаева Мильда Драуле в момент убийства находилась в приемной Кирова и была задержана и допрошена через пятнадцать минут после его смерти, утаивались как комиссией Яковлева, так и комиссией Шверника еще в 50-е годы. А ведь об аресте Драуле еще не смещенный начальник Ленинградского НКВД Медведь доложил Ягоде спустя два часа после гибели Кирова. В утаиваемых документах, еще не сфальсифицированных материалах первого дня следствия, четко видны личные мотивы убийства и неопровержимые близкие связи Николаева с людьми, политически сочувствовавшими оппозиционным Кирову и Сталину группам в большевистской партии.

Но личные мотивы убийства Кирова ревнивым мужем были невыгодны как Сталину, так и Хрущеву, и Горбачеву, и, наконец, А. Яковлеву. Последний озабочен отслеживанием сравнительно небольшого количества заказных тайных ликвидаций политических оппонентов и противников сталинского режима, намеренно не замечает волну политического уголовного терроризма, захлестнувшего Россию, жертвами которого стали не только предприниматели, но и видные журналисты и ряд общественных деятелей.

В последнее время очень много пишется о том, что репрессии парализовали работу советской разведки. Это верно. Но репрессии следует понимать не только как аресты и судебные расправы, но и как периодическую чистку и обновление руководящего звена советских разведывательных органов. Однако сейчас мало кто задумывается, что репрессии в разведке в конце 30-х годов были порождены уходом и бегством на Запад ряда руководящих работников ИНО и Разведупра Красной Армии.

Последствия этих побегов были исключительно чувствительны. Орлов-Никольский был не единственным перебежчиком из руководящих работников. В 1937–1938 годах остались за границей бывший помощник начальника ИНО, куратор работы по эмиграции и операций против английской разведки, нелегальный резидент в Швейцарии М. Штейнберг с женой, бывшей нашим оперативным работником. Штейнберг поддерживал, правда, с нами контакт через наших нелегалов М. Алахвердова и Г. Тахчианова, но доверия к нему не было.

На путъ открытого предательства стали Рейс — нелегальный резидент в Западной Европе в 30-е годы и Кривицкий, нелегальный резидент в Голландии, к сожалению, работавший как в ИНО, так и в Разведупре Красной Армии. Ликвидировать удалось лишь одного Рейса, а Кривицкий за год до самоубийства в Вашингтоне предупредил, как было впоследствии установлено, английские и американские спецслужбы о советской агентуре среди выпускников Кембриджа, в частности о Филби. На наше счастье, англичане не придали должного значения его сигналам, поскольку, сбежав на Запад, он стал психически неуравновешенным человеком.

Тяжелые последствия имел также побег Люшкова — уполномоченного НКВД по Дальнему Востоку. Он сдал известную ему агентуру в Маньчжурии.

Таким образом, побеги тоже парализовали нашу работу, они также спровоцировали репрессии, ускорили падение Ежова, но, к сожалению, стали веским доводом для Сталина, переставшего доверять работникам разведывательного аппарата, в особенности его руководству, которое давало положительные оценки работе Орлова-Никольского, Кривицкого и другим.