Маити Гиртаннер - И у палачей есть душа

Многие прибывали, совершенно измученные долгими днями, когда приходилось все время идти или прятаться. Чаще всего это были французские солдаты после капитуляции, попавшие в транзитный лагерь для военнопленных недалеко от Тура. Там пленники ожидали отправки в Германию. Чтобы избежать отправки, многие пытались бежать и перейти в свободную зону. Вполне естественно, что многие из них оказывались поблизости от нашего дома. Нередко бывало, что после долгих дней тяжелых усилий решимость этих людей спотыкалась о последнее препятствие — переправу. Бесполезно было читать им нотации. Я, наоборот, старалась вернуть им сознание своей ценности, их высоких качеств и героизма, который они уже проявили. Чувство гордости помогало им преодолеть Вьенну.

Время от времени надо было их расшевелить. Например, когда, добравшись до берега Вьенны, они застывали в нерешительности, вместо того, чтобы переправляться через реку.

— Через двадцать минут ваша жизнь будет вне опасности. Вы что, собираетесь сейчас все испортить? Если не хотите сделать усилие для себя, сделайте ради меня, ведь я тоже подвергаю свою жизнь опасности, приводя вас сюда.

У меня была и хитрость в запасе. Я спрашивала: «Вы принимаете лекарства?» Получив утвердительный ответ, я давала им аспирин, растворенный в воде. Аспирин обладает легким успокоительным эффектом. Если, исчерпав все силы, кто-нибудь заявлял: «Я больше не могу. Пусть лучше меня снова схватят немцы», — я говорила: «Выпейте сладкой воды» и потихоньку всыпала в стакан аспирин. Это действовало так хорошо, что количество неудач я могу пересчитать по пальцам одной руки.

Однажды некий англичанин меня по-настоящему напугал. Его сбросили на парашюте, чтобы он вошел в контакт с группами Сопротивления в свободной зоне. Но ветры, дующие с Атлантики — Бон расположен в 150 км от моря — отнесли его в сторону, и он приземлился в оккупированной зоне. Он был полностью дезориентирован, поранился при падении и не знал ни слова по- французски. Настоящий птенец, выпавший из гнезда. Он был в очень плохом душевном состоянии. Множество раз нам приходилось поворачивать обратно. Сколько возвращений назад, столько же возможностей встретиться с немцами. Три дня он прятался в конюшне Вье Ложи. Каждый раз я боялась, что он рухнет по дороге или убежит, сам не зная куда. Но в конце концов он перешел. Большинство умело плавать. Для тех, кто не умел, был ранен или слишком сильно пугался одной только мысли о том, что нужно переплыть реку, я вытаскивала мою лодку. В нее как раз помещался один человек, лежащий на животе. Лодка была привязана к тополю возле дома. Выкрашенная в белое, как все лодки в округе, она была очень заметна. Я не хотела перекрашивать ее в зеленый или коричневый, чтобы не возбудить подозрений — белизна была лучшим доказательством ее невиновности. Делать все естественным образом — это была моя постоянная стратегия. Я уже говорила об этом по поводу велосипеда. То же самое касалось и лодки. Мне нужно было только придумать алиби, чтобы оправдать постоянные переезды через Вьенну. Так что я еще раз отправилась в комендатуру, в маленькую деревню в Сен-Жюльен-ль’Ар. В этот момент вся моя родня с материнской стороны съехалась во Вье Ложи. Я была старшей из десяти двоюродных братьев и сестер.

— Нас сейчас восемнадцать человек, постоянно живущих в доме, — объяснила я офицеру. — Я, как вы знаете, учусь. Я должна сдать экзамен на аттестат зрелости. Как вы хотите, чтобы я занималась в доме со всеми этими детьми, постоянно орущими прямо мне в уши? Будьте так добры, дайте мне разрешение заниматься, плавая на лодке. Вы не беспокойтесь, я на тот берег не поеду. У меня же есть пропуск в Шовиньи, а туда я езжу на велосипеде. — Все это по-немецки, что сразу же расположило в мою пользу солдата, ни разу до того меня не видевшего. Он дал мне разрешение на месяц.

— На месяц, вы шутите?

— Ладно, три месяца, — согласился торопившийся немец. Но я не собиралась на этом останавливаться.

— Это не серьезно. Снова приходить каждые три месяца, это и мне неудобно, но, прежде всего, вам. Полагаю, у вас достаточно других проблем. Что вам это даст, если я буду к вам приставать каждые три месяца? — Я почувствовала, что аргумент сработал, так как я ему явно надоела. Раздраженным жестом он шлепнул печать на бланк и протянул его мне. Я не поверила своим глазам, мне было дано постоянное разрешение плавать по Вьенне. На это я не смела надеяться.

Итак, для переправы через демаркационную линию я могла пользоваться лодкой. Но не злоупотреблять этим. Во-первых, потому что, несмотря ни на что, риск быть пойманной был больше, чем при пешем переходе. Но, прежде всего, потому что к этой излучине Вьенны нужно было грести против течения на протяжении почти двух километров, а это очень утомительно.

Я снова вижу перед собой пару, мужчина и женщина-еврейка, насколько мне помнится, и с ними ребенок семи-восьми лет. Он почти не умел плавать. Значит, сначала надо было их успокоить. Я, кстати, научила плавать всех моих младших кузенов. И я всегда старалась сделать так, чтобы нырять в воду было для них веселой игрой. Я прыгнула в воду первой и позвала мальчика ко мне присоединиться. Он колебался. Прежде всего, потому, что он боялся оставить родителей на берегу, а я решила перевести его первым. Родители его успокоили, и он последовал за мной. На другой стороне я помогла ему вскарабкаться по крутому склону и усадила под деревом. «Никуда не ходи, я пойду сначала за твоей мамой, потом за папой, а когда вы соберетесь вместе, вы возьметесь за руки и пойдете к той ферме, которую ты видишь вдали». Ферма отмечала конец ничейной земли и начало свободной зоны. Оба родителя боялись больше, чем сын. Следовало удвоить утешительные речи. И настоятельные тоже.

— Вы не имеете права заставлять вашего сына ждать дольше. Подумайте о нем, — пришлось мне сказать женщине, просившей отсрочки, чтобы перевести дыхание и прийти в себя. После всего я смотрела им вслед; они удалялись, взявшись за руки, как я посоветовала мальчику. На этот раз мое сердце было готово разорваться от волнения и чувства облегчения одновременно. От избытка нервного напряжения стучало в висках. Слезы выступали у меня на глазах, и ноги дрожали, но меня пробудил внутренний голос. Раз уж я взяла на себя это дело, я не могла допустить, чтобы меня одолевали излишние чувства. Как требовать смелости от этих несчастных, по большей части находившихся на грани истощения, если я сначала сама ее не наберусь?

Мне пришлось перевести восемь или девять полных семей. С каждым разом волнение было сильней. Принять на себя ответственность за хрупкого ребенка, поддержать в тяжелом испытании его родителей или подставить плечо крепким парням, стремящимся стать актерами в разыгрывающейся драме, — понятно, что это не одно и то же. Но урок, полученный с первой семьей, помнился мне до конца войны. По крайней мере, ради них я должна была избегать излишней чувствительности.