Владимир Бушин - Я все еще влюблен [Роман в новеллах]

Лишь один присяжный заседатель из двенадцати пришел в совещательную комнату с решением провозгласить: «Да, виновны!» Это была та самая «рожа», на которую обратил внимание Энгельс. Но перед тем как подошла его очередь отдать свой лист старшине, один присяжный спросил другого:

– А этот Энгельс не родственник ли коменданта города полковника Энгельса?

– Не думаю… Не знаю, – последовал неопределенный ответ. – Впрочем, бог весть…

«А что, если и правда родственник? – смятенно подумала „рожа“. – По нынешним временам все может статься!»

И он четко, размашисто вывел: «Нет, не виновны!»

Так сложилось полное единодушие и произошло «чудо» еще более разительное, чем то, на которое смутно надеялся Маркс, а когда кто-то предложил поблагодарить Маркса, то, хотя с предложением согласны были не все, ни у кого не повернулся язык возразить.

Женни распахнула дверь в комнату мужа.

– Карл! Опять пришли солдаты.

– Какие солдаты? – Маркс поднял голову, нехотя оторвав взгляд от рукописи.

– Да, наверное, те самые, что приходили позавчера, когда ты еще не вернулся из Дюссельдорфа.

– Но позавчера, по словам Ленхен, были не солдаты, а унтер-офицеры.

– Боже, какая разница! – досадливо махнула рукой Женни.

– Кое-какая разница, моя милая, все-таки есть… Ну и что они хотят?

– Они требуют, как и тогда, личной беседы с тобой.

– Требуют?

– Именно требуют.

– Я думаю, Женни, – Маркс встал из-за стола, – мы могли бы это требование оставить без внимания, но, согласись, ведь интересно – зачем я им понадобился?

– Нет, Карл, – Женни решительно покачала головой, – у меня интерес к таким визитам и беседам пропал на всю жизнь со времен Брюсселя.

Маркс видел, что жена испугана, взволнованна, ему хотелось успокоить ее, ободрить, и потому он тянул разговор и старался придать ему шутливый характер.

– Ах, ты ничего не понимаешь! – сокрушенно воскликнул он. – Ты не видишь разницы не только между солдатом и унтер-офицером, но и даже между армией и жандармерией. Ведь тогда, в Брюсселе, к нам наведались и увели меня жандармы! У жандармов – и это вполне естественно – всегда есть о чем поговорить со мной. Но вот когда в тихое послеобеденное время на квартиру к доктору философии и главному редактору большой газеты приходят унтер-офицеры армии его величества и настаивают на личной беседе с ним, то это, право, весьма необычно и загадочно. Я заинтригован. Может быть, они хотят попросить у меня фотографию, чтобы повесить у себя в казарме. Ты должна принять во внимание, что после двух выигранных процессов моя популярность необычайно возросла…

– Карл, не шути, – очень серьезно перебила Женни. – Лучше вспомни, чем окончилась беседа с солдатами одного философа из Сиракуз.

– Женни! Что за мрачные аналогии! – Маркс засмеялся. – Во-первых, там не было никакой беседы, солдат просто подошел и стукнул ученого по темени; во-вторых, этот ученый был уже стар и немощен, а твой Карл могуч как Арминий.

Из прихожей послышался шум, говор, через несколько секунд дверь в комнату открылась, и вошел Энгельс.

– Слава богу! – с облегчением и радостью воскликнула Женни. – Как хорошо, что вы пришли!

– Что тут происходит? – спросил, поздоровавшись, Энгельс. – В прихожей толпится половина кёльнского гарнизона…

– Идите в другую комнату, – заторопил Маркс. – Там тебе Женни все расскажет, а ко мне пригласите господ военных.

– Может быть, нужна моя помощь? – допытывался Энгельс. Он, видимо, уже почувствовал, что в происходящем есть и нечто смешное. – Как-никак я служил в пехотно-артиллерийском полку и получил там звание гвардии бомбардира.

– Нет, нет, нет, – Маркс легонько теснил к выходу жену и друга. – Пока я буду сражаться один. Вы же оба знаете, я люблю такие схватки. Ну а если придется туго, я вас позову.

Женни и Энгельс исчезли за дверью, а через некоторое время в комнату вошли незваные гости. Одному было уже, вероятно, под пятьдесят. Высокий, костистый, рыжеватый, он напоминал солдата из народных сказок. Второй гораздо моложе, темно-русый, статный, легкий. «Вероятно, мой ровесник», – подумал Маркс.

– Разрешите представиться: капрал шестнадцатого пехотного полка Альфред Блох, – отчеканил старший.

– Доктор Маркс, – кивнул головой хозяин.

– Сержант того же полка Герман Эбнер.

– Доктор Маркс… Прошу садиться, господа. – Унтер-офицеры сели на стулья около письменного стола, а хозяин обошел стол и опустился в свое кресло. – Вы хотели меня видеть? Я перед вами. Что вам угодно? Что угодно от меня шестнадцатому пехотному полку?

– Не столько всему полку, господин Маркс, сколько его восьмой роте, – мрачно сказал капрал.

– Восьмой роте? – с интересом переспросил Маркс.

– Да, восьмой, – решительно подтвердил сержант. – Мы имеем честь служить в этой роте под командованием капитана фон Уттенхофена.

– Уттенхофена? – опять переспросил Маркс с еще большим интересом.

– Капитана фон Уттенхофена, – поправил Блох, явно задетый тем, что его командира назвали так просто, только по фамилии. – Разве вы его не знаете?

– Может быть, где-то и встречал, но, признаться, не могу вспомнить. – Маркс развел руками.

– Вот как! – возмущенно воскликнул Эбнер. – Даже не знаете человека, а клевещете на него.

– О, разговор становится серьезным! – Маркс поплотнее уселся в кресле, словно занял более надежную позицию.

Капрал расстегнул на груди мундир и достал из внутреннего кармана две газеты – одну уже довольно потертую, другую совсем свежую. Это была «Новая Рейнская».

– Позавчера ваша газета, – капрал щелчком толкнул ее по столу к Марксу, – написала, что капитан фон Уттенхофен спекулирует казенным топливом. Офицер его величества – спекулянт?

Маркс взял газету, развернул ее и быстро нашел на последней полосе в самом конце под чертой заметку. Едва взглянув на нее, он вспомнил, о чем она.

– А сегодня, – продолжал Блох, почему-то не передавая вторую газету Марксу, – в статье «Тронная речь» генерал Врангель назван неуклюжим вахмистром. Но этого мало, здесь оскорбляется вся армия: вы пишете, что ее организация, боеспособность и преданность выдержали серьезное испытание при облаве на членов Национального собрания Пруссии в ноябре прошлого года… Вы, господин Маркс, служили когда-нибудь в армии?

– Нет, не служил. В тридцать восьмом году меня освободили из-за болезни легких, а года через три признали вообще негодным к несению военной службы.

– Вот видите! – с укором подхватил капрал. – А берете на себя смелость судить обо всей армии.

– А вы, господин Блох, работали когда-нибудь в газете? – спокойно спросил Маркс.