Ал Сантоли - ВСЁ, ЧТО БЫЛО У НАС

Я однажды под военно-полевой суд чуть не попал. Я ни от кого не мог получить разрешения на вылет, в тот день праздник был, Рождество или что-то ещё, а арвинам буквально давали просраться. И ни от кого не мог я получить разрешения. И я самостоятельно решил нанести удар с воздуха. Просто взялся и сделал. Погода была плохая, нас сильно обстреляли, но мы спасли тех ребят от разгрома.

Мы вернулись в эскадрилью, и шкипер стал говорить, что подаст на нас бумаги на какое-нибудь поощрение, и тут же я услышал, что нас собираются отправить в Сайгон объяснять, почему нас не надо отдавать под военно-полевой суд за нарушение Правил боя. Отмазались мы тогда. Но время от времени правила нарушать приходилось, хоть и были они весьма строгими.

Вот в сухопутных войсках, с другой стороны, их нарушали, по-моему, систематически. Они летали намного ниже над землёй, вертолёты их, и, бывало, заходили на цель с ручными гранатами, просто чтобы их там взбодрить. Я уверен, что почти все в тех местах, включая мирных жителей, были вооружены. И, ставя себя на их место, если бы кто-нибудь зашёл на мой дом над верхушками деревьев и бросил в него гранату, я бы тоже в ответ стрелял.

Вообще-то, я привык считать себя человеком с профессиональным отношением к делу. За что бы я ни взялся, стараюсь сделать всё как можно лучше. В этом смысле я очень целеустремлённый человек. Я много занимался сам. Я по-настоящему знал свой самолёт, разбирался в заданиях своих, в тактике, в людях. Я полностью отдавался делу. Я работоголик. Я могу подолгу не спать. Поэтому, когда я не летал, я занимался другими делами в эскадрильи. Я просто с головой ушёл в работу, и оставлял для себя очень мало свободного времени. А когда оставался без дела, я просто пил.

Я человек сам семейный, и поэтому ужасно переживал, когда приходилось вылетать на задания в деревни или населённые районы. Особенно когда сталкивался с сиротами, я видел множество детишек с явно военными ранениями. А когда видишь захваченных военнопленных и результаты собственной деятельности, это действует с огромной силой. Я стал замечать разницу между пилотами и другими людьми из тех, кто участвовал в боях. Пилоты видели войну в другом ракурсе. Для них, собственно, война есть взаимоотношения между человеком и техникой, часть этакого образа мыслей, присущего именно американцам, представление о том, что ты сам себе ставишь сложную задачу и используешь технику для её разрешения. То есть война технологическая.

Через какое-то время меня всё так достало, что я много времени стал проводить в католическом приюте для сирот в Кантхо. Ближе к отъезду я проводил там всё свободное время. Проводил там больше времени, чем, наверно, полагалось, пренебрегал некоторыми из своих обязанностей. Но я к детишкам привязался. Называлось это место «Приют “Провидение”». Там работали четыре или пять монахинь-католичек, а количество детей колебалось от 160 до 190. Меня это так трогало, как ничто на свете. Они теряли от десяти до пятнадцати детишек в неделю из-за болезней и плохого питания. Но нам удалось насобирать для них кучу всего, мы строили здания, сооружения и помогали заботиться об этих детишках. Из-за этого в жизни моей появлялась человечность.

Мы организовывали в Соединённых Штатах кампании по сбору одежды. Жена моя работала медсестрой и присылала медицинские принадлежности. Я познакомился с ней, когда служил на флоте и учился на лётчика. У нас с Барбарой есть ребёнок, который родился в феврале 1970 года, и мне было очень трудно оставлять дома полуторагодовалого ребёнка. Когда я женился, жена моя даже машину водить не умела.

Я страшно много думал о жене и ребёнке. В глубине души я никогда не забывал, что на всё подписался добровольно. Мало того, что пошёл добровольцем, я ещё и всякими невероятными путями пробивался в эту эскадрилью. Сомнения в правильности этого решения посещали меня часто. А пошёл я на это по нескольким причинам. Я сделал это, потому что люблю летать, а это самый главный критерий, а также ради того, что мужчине, наверно, и будет понятно. А женщине, скорей всего, понять это будет сложнее, особенно жене, когда ты от неё уезжаешь.

Её это всерьёз расстроило, но она старалась скрывать это как только могла, потому что знала, как это на меня действовало. Мы на эту тему ни разу не разговаривали. Вообще-то, я до последней недели даже никак не готовился. Разобрался со счетами, финансами, со всем прочим… Потому что мы не хотели заниматься этим, пока не стало абсолютно необходимо это сделать. И наконец, где-то за две недели до отъезда, я начал учить её водить машину. Оказалось, что терпения у меня вовсе нет. Я работал лётчиком-инструктором, но не мог обучить её вождению. Поэтому в конце концов я отправил её в автошколу.

Когда семья не вместе, это очень тяжело. Жёны, оставшиеся здесь, образовали сплочённую ассоциацию, и каждый раз, когда мы теряли пилота или происходил какой-нибудь несчастный случай, жена нашего командира ещё с несколькими жёнами собирались, обзванивали всех и собирались, чтобы не раскисать.

Я старался загружать себя делами до предела, чтобы не скучать по дому. Очень трудно месяцами осознавать, что домой пока не вернуться, и надо держать себя в руках. Надо уйти в работу, а в противном случае… Нельзя себе дозволять скучать по дому. О себе самом надо беспокоиться. Настраиваться на боевые вылеты само по себе уже страшно нелегко, а позволишь себе думать о семье — будешь хуже работать.

Моё первое боевое задание состояло в том, чтобы обеспечивать воздушное прикрытие для шоу «Мисс Америка» в Кантхо. Мы летали над тем районом на высоте в пару тысяч футов, [67] Примерно 600 м. и нам сообщили, что на периметре по нашим начали постреливать. Я сидел на заднем сиденье, а впереди сидел парень — таких чокнутных ребят я мало видел. Он сказал: «Вот они где, вон там. А теперь полюбуйся». И выключил огни и пошёл вниз — а тем времен шоу «Мисс Америка» шло себе всего в паре сотен метров оттуда.

Заходит на цель, и в этот момент включает огни. Мы были на высоте триста футов, [68] 91 м. очень-очень низко зашли, чтобы ударить из пушек и пулемётов. И вдруг по нам открыли огонь. Зелёные трассеры начали буквально сходиться на фонаре нашей кабины с двух разных точек, с обеих сторон. И вот мы всего в паре сотен футов [69] Около 60 м. от земли. Он сбрасывает газ, из-за чего воздушная скорость падает, и под огнём летишь дольше, но при этом появляется больше шансов и самому пострелять. Он открывает огонь из пулемётов и поливает по всему участку. Мы пару проходов сделали. И в самом деле — трассеры в нас больше не летели. Прищучили мы их.

Когда я увидел, как в нас летят те пули, я испугался до чёртиков. Как-то трудно поверить, что кто-то там сидит и хочет тебя убить, но через какое-то время этот факт до тебя доходит. Особенно после того как в самолёт пара пуль попадёт.