Азарий Плисецкий - Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Что же касается самого Эрнесто Че Гевары, наши встречи с ним ограничивались официальными приемами. В отличие от Фиделя Кастро, он не был большим поклонником балета и в театре практически не появлялся. Зато Че Гевара обожал шахматы и мог на приеме в посольстве, игнорируя протокол, достать доску и предложить сыграть партию. Он был очень фотогеничен. Майя часто говорила, что он мог бы быть замечательным киноактером. Всегда выделялся в толпе, вел себя неординарно и никогда не пользовался государственными привилегиями.

Я был дружен с фотографом Альберто Кордой, автором знаменитого снимка Че Гевары в берете. Этот портрет широко растиражирован по всему миру — на майках, плакатах, транспарантах, граффити. Говорят, даже образ Христа уступает ему по количеству копий. Интересно, что Корда сделал этот снимок совершенно случайно, в то время как объектив его камеры был нацелен на группу кубинских партизан. Автор не посчитал свой снимок ценным и за ненадобностью передал негатив итальянскому коллеге. Тот, недолго думая, выделил Че Гевару и многократно увеличил изображение. Скольких трудов стоило потом Альберто Корде добиться авторских прав на него! Зато теперь его дочь Диана, моя бывшая ученица, живет в основном на авторские с копий этого портрета, обожаемого революционерами всех мастей.

В отличие от Че Гевары, Фидель Кастро понимал, что балет — это хорошая пропаганда Кубы, и всячески поддерживал триумвират Алонсо, основавший кубинский классический балет: Алисию, танцовщицу, ее мужа Фернандо, педагога, и брата мужа Альберто, хореографа. В 1959 году Кастро явился в дом Алисии и Фернандо поздним вечером, когда те уже собирались спать. В буквальном смысле слова подняв их с постели, Фидель заявил:

— Будем создавать балет!

Свое предложение он подкрепил чеком на двести тысяч долларов.

Когда труппа начала функционировать, Кастро даже позволил ей свободно выезжать на гастроли за границу. Если приходил на балеты, то после представления обязательно поднимался на сцену для встречи с артистами. Помню, как однажды он подхватил на руки маленькую дочку одного из наших танцовщиков и нахлобучил ей на голову свой знаменитый картуз. Отец девочки попросил автограф. Кастро с готовностью вытащил из кармана ручку Waterman с четырьмя стержнями. Однако, как он ни усердствовал, ручка по ткани категорически не писала. У меня случайно оказался фломастер, и я протянул его Фиделю, который, оставив автограф на своем картузе, хотел вернуть мне фломастер. Конечно, я не взял его обратно, сказал, что это мой подарок. Тогда Кастро в качестве ответного презента вручил мне свою четырехцветную ручку, сообщив при этом:

— Здесь все стержни красного цвета, но не потому, что я экстремист, просто других чернил не было.

Я сохранил эту ручку до сегодняшнего дня!

А однажды Фидель пригласил всю труппу в индейскую деревню Гуама в четырех часах езды от Гаваны, недалеко от залива Кочинос. Нас разместили в хижинах, установленных на сваях прямо над водой. Это был своего рода спа-отель, где Кастро вместе с нами провел несколько дней, участвовал в бесконечных водных баталиях, которые мы там устраивали.

Когда через какое-то время после моего окончательного возвращения в Москву меня пригласили в Гавану на балетный фестиваль, мы снова встретились с Фиделем Кастро на приеме в правительственном дворце. Он поприветствовал меня как старого знакомого, пожал руку. Я изумленно спросил:

— Неужели ты меня помнишь?!

— Так я тебя вчера по телевизору видел! — обескураживающе ответил Фидель.

Оказывается, накануне по телевидению повторяли один из записанных на пленку балетов, в котором я танцевал с Алисией Алонсо.

Мне никогда не приходилось бывать в доме Фиделя. В целях конспирации Кастро имел несколько домов — и никто не знал, в каком из них он находится. Разумеется, за ним всюду неотступно следовала охрана, в том числе и в театр, куда Фидель приходил очень часто. Один из его телохранителей Сантьяго Наранхо женился на нашей балерине, Рамоне де Саа. Рамона, которая уже не одно десятилетие успешно возглавляет Национальную балетную школу в Гаване, родила охраннику Фиделя двоих дочерей. Одна из них педагог и преподает сейчас в Турине, а вторая, к сожалению, погибла от рук чересчур ревнивого супруга, задушившего ее в очередном порыве ревности.

Младший брат Фиделя Кастро Рауль тоже довольно часто приходил в театр. Один из его визитов совпал с приездом на Кубу Майи с балетом «Кармен». Она приехала со своей группой, в которую входили Сережа Радченко, Коля Фадеечев и Саша Лавренюк. Рауль Кастро после спектакля, поздравив артистов, подошел к Лавренюку, исполнявшему роль Коррехидора, и, пожав ему руку, доверительно сказал:

— Colega militar!

Это был 1969 год. От Кубы Майя была в восторге. Она совершенно не страдала от жары. Когда все вокруг обливались потом, она как ни в чем не бывало подолгу могла бродить по самому солнцепеку.

Будучи от природы страшно любознательной, Майя живо интересовалась всем происходящим. С большой радостью откликнулась и на мое предложение отправиться в Сан-Франциско-де-Паула, в поместье Хемингуэя «Финка Вихия», где жил его душеприказчик Рене Вильярреаль. Поскольку этот кубинец был рядом с писателем около двадцати лет, его даже называли приемным сыном Хемингуэя. Рене провел нас по всему дому. Он показал охотничьи трофеи писателя, комнату его последней жены, Мэри Уэлш, чьи платья продолжали висеть в шкафу, как будто хозяйка никогда не покидала стен своего дома. Рене рассказал о любимых кошках Хемингуэя, которых было не меньше полутора десятков. Когда кошки доживали свой век, он хоронил их в саду. На крошечных надгробиях выбиты имена: Black, Negrita, Linda, Neron… Он показал даже пишущую машинку Хемингуэя, на которой тот написал повесть «Старик и море», принесшую ему Нобелевскую премию. Машинка была водружена на высокую конторку, поскольку Хемингуэй сочинял исключительно стоя. На стене в ванной комнате висел большой лист бумаги, где великий писатель мелким почерком каждый день помечал собственный вес. Благодаря Рене создавалось ощущение, что хозяин дома только что уехал, присутствие его было явным и ощутимым.

Майя восторгалась кактусами, которые в изобилии росли около дома. Она дотрагивалась до них и тут же отдергивала руку, накалываясь на иголки. У меня сохранились замечательные кадры, сделанные во время поездки в поместье Хемингуэя. На одном из снимков Майя рассматривает голову газели, которая в числе других многочисленных охотничьих трофеев украшала стену. Видно, насколько шея Майи похожа на шею газели, подстреленной когда-то хозяином дома.

В общей сложности я провел на Кубе десять лет. Разумеется, за это время приходилось неоднократно приезжать в Москву. Первый раз — через полгода, в отпуск. Я взахлеб рассказывал приятелям о своих впечатлениях, показывал фотографии и даже умудрился дать какое-то интервью о своей работе. Старые связи с Москвой еще не были оборваны. Оставались друзья, оставалась Наташа Хренникова, дочь Тихона Николаевича Хренникова, с которой мы первое время переписывались, поскольку намерения у меня по отношению к ней были самые серьезные. Но, возвращаясь в Москву, я понимал, что разрыв неминуем — Наташа вряд ли бы поехала со мной на Кубу. А мой годичный контракт был продлен еще на два года, потом еще и еще… Алисия не желала оставаться без партнера, и руководство Кубинского национального балета добивалось пролонгации моего ангажемента у нашего Министерства культуры. К тому же время на Кубе проходило так интересно и насыщенно, что я даже не терзался сомнениями, стоя перед выбором — продолжать ли свою кубинскую одиссею или возвращаться в Большой театр. Я не мог бросить ребят, с которыми занимался и которые делали большие успехи. Не мог и не имел права обрубить то, что рождалось на моих глазах. А рождалась первая на Кубе самостоятельная балетная школа.