Азарий Плисецкий - Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Наутро вышли газеты с хвалебными отзывами, в которых меня называли… «bailarino soviético» , что для меня звучало несколько необычно — ведь у нас слово «балерина» применимо только к женщинам, тогда как мужчин всегда именуют танцовщиками.

Итак, начало моей трудовой деятельности в Национальном балете Кубы было положено. За «Голубой птицей» последовали другие выступления, и повседневная работа закипела, приобретая свой ритм. На Кубе я перетанцевал весь классический репертуар: «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Шопениана», «Тщетная предосторожность», «Коппелия», «Жизель»… Кроме того, я танцевал в современных спектаклях: «Аполлон Мусагет» Баланчина, «Видение розы» Фокина, «Первое спряжение» — по поэме знаменитой уругвайской писательницы Аманды Беренгер, «Пульперия» в постановке Родольфо Родригеса. Эти балеты были недоступны советским танцовщикам, существовавшим за железным занавесом. Ну и, конечно, я танцевал практически во всех произведениях Альберто Алонсо, включая его собственную версию «Ромео и Джульетты» на музыку Берлиоза и «Кармен», первые постановочные прикидки которой делались на нас с Алисией.

Работать приходилось не только в репетиционном зале и на сцене. Частенько труппа в полном составе выезжала на сельскохозяйственные работы. В СССР это называлось «поехать на картошку», а на Кубе — «trabajo voluntario» , то есть добровольная работа. Нас вывозили в поле, где мы либо сажали кофейные деревья, либо собирали юку — корнеплоды, похожие на продолговатые крупные картофелины. Извлекать из земли эту самую юку оказалось непростым занятием. Меня научили, что сначала ее надо мягко поддернуть, ни в коем случае не вытаскивать рывком — иначе оторвется стебель, а сам корнеплод останется в земле. Так я и дергал, пока не научился доставать юку целиком.

Работали на поле до глубокого вечера и, чтобы не возвращаться затемно в Гавану, ночевали здесь же — в больших ангарах с крышей из пальмовых веток. Под крышей сушились подвешенные на стропилах листья табака. Именно поэтому конструкции, в которых мы ютились ночью, назывались «табачные дома». Спать приходилось в гамаках, растянутых между опорами. И все было бы прекрасно, если бы не два обстоятельства — крысы и комары. Крысы носились по стропилам, не обращая на нас никакого внимания. Помню, как одна из них сорвалась и рухнула кому-то в гамак. Вот крику было! Еще страшнее были комары. С 6 часов вечера, как только начинало смеркаться, на нас с жутким свистом налетали целые эскадрильи кровопийцев. В первую же ночь нашу балетно-полевую бригаду искусали до такой степени, что, проснувшись наутро, мы не могли узнать опухшие лица друг друга. Потом раздобыли спирали от комаров, подожгли их в надежде спастись от укусов. Однако все наши усилия не возымели никакого действия — насекомые оказались совершенно устойчивыми к отраве.

Кроме выкапывания юки и посадки кофейных деревьев, приходилось рубить тростник. Дело это, надо заметить, без определенной сноровки изнурительное и опасное. Я с большим энтузиазмом в первый раз схватился за мачете, но уже через полчаса работы еле удерживал его в руке. Тростник грузили на специальные прицепы и с помощью советского трактора марки «Беларусь» отвозили на перерабатывающий завод, где из него выжимали сок. Однажды тракторист куда-то запропастился. Два прицепа битком, а везти некому. Что делать? Кто-то вспомнил, что в бригаде есть один soviético , то есть я. Трактор мне водить до этого не приходилось, но я довольно быстро освоил эту премудрость и возил прицепы с тростником на завод до тех пор, пока не появился профессиональный тракторист.

Словом, бывало всякое. Но тот энтузиазм, с которым артисты работали вне репетиционного зала, передавался и мне.

С самых первых дней на Кубе мне пришлось учиться терпимости, без которой, например, невозможно воспринимать патологическое отсутствие пунктуальности у местного населения. Например, если встреча назначена на 15:00, человек мог явиться на час позже и даже не извиниться за опоздание. На Кубе это никого не раздражает. Там никогда не войдет в обиход поговорка «не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня», поскольку любимое слово всех кубинцев — «mañana», то есть «завтра». Практически на любую просьбу вы услышите в ответ традиционное «mañana». Прошло некоторое время, прежде чем я научился воспринимать кубинцев такими, какие они есть. Толерантность, выработанная на Кубе, очень пригодилась мне позднее, когда я оказывался в других странах.

Я привыкал к языку, ритму недели без выходных, климату, транспорту и правилам дорожного движения, которых как будто не существовало для кубинцев. Что мне здесь пригодилось, так это знание механики, потому что машина, приобретенная мной со временем, часто глохла из-за грязного бензина или по другим причинам. Чинить ее приходилось самому.

Несмотря на трудности, меня не покидало ощущение абсолютного, беспредельного счастья, связанного с новыми жизненными открытиями, новыми людьми, новыми впечатлениями… Счастьем было рвануть с Фернандо Алонсо подальше от городской суеты, в живописные уголки, местонахождение которых, кажется, было известно только ему. Например, бухта Пуэрто-Эскондидо, где мы плавали и ныряли в масках. Я познавал изумительный подводный мир с диковинными рыбами и невиданными доселе кораллами. Счастьем было отправиться в рыбацкую деревушку Кохимар, где происходит действие повести Хемингуэя «Старик и море». Я обедал в ресторанчике «Терраса» на набережной и обнаружил по крайней мере с десяток прототипов главного героя. Каждый уверял, что образ старика Сантьяго списан автором повести именно с него!

Кстати сказать, я и сам однажды поймал рыбу-меч, которую пришлось целый час таскать по морю, пока она обессилела. Рыбина была огромной! Ее спинной плавник раскрывался, как веер, благодаря чему она становилась неподвижной, точно якорь. Сдвинуть в этот момент рыбину с места было невозможно. Она выпрыгивала вверх на несколько метров, трясла головой, стараясь освободиться от крючка. Рыбалка превращалась в настоящую охоту! Конечно, один бы я ее не вытащил, для этого нужно большое умение — со мной на катере был опытный кубинский рыбак. Когда наконец подтащили рыбу к борту, мой напарник принялся бить ее по голове бейсбольной битой, чтобы оглушить. Сердце сжималось от жалости, до сих пор помню эти огромные рыбьи глаза.

Счастьем было приехать на аэродром к моему приятелю Луису, который служил пилотом у Че Гевары (в то время министра индустрии), чтобы полетать на четырехместном двухмоторном самолете «Morava» и заодно научиться выдерживать курс и высоту. Дочь Луиса танцевала в труппе Кубинского балета и, соответственно, занималась в моих классах, отсюда и наше знакомство с Луисом, перетекшее в дружбу на почве общей любви к авиации. Мы летали на самолете Че, приземлялись в каких-то полях, явно не предназначенных для посадки, или пикировали на стадо коров и, выходя из пике, наблюдали, как те в ужасе разбегались.