Азарий Плисецкий - Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Не все признавали Бежара и в США, как в свое время Якобсона, чью версию «Спартака» разнесли американские критики. Дважды мы приезжали в Штаты с труппой «Балет ХХ века» и оба раза сталкивались с достаточно холодным приемом. Это была другая концепция танца. Американцы, воспитанные на классике Баланчина, не воспринимали модернистское искусство Бежара. Впрочем, Мориса все это мало задевало — он работал не для критиков, а для публики, которая всегда очень горячо принимала его балеты.

Я называл Бежара своим другом благодаря не только постоянному творческому союзу, но главным образом человеческому контакту. Он называл меня так же — уж очень много лет мы провели бок о бок. Творчески Морис восхищал меня, а по-человечески подкупал простотой в общении, умением довольствоваться малым и радоваться малому. Во время перерывов на обед он спокойно садился за стол вместе с танцовщиками. Одеваться предпочитал демократично — черные брюки, водолазка, тяжелая кожаная куртка и неизменный красный шарф. Однажды я привез ему из Германии фиолетовую шелковую ветровку на молнии. Обновка настолько полюбилась Бежару, что вскоре была заношена до дыр. А тем, кто интересовался, у какого модельера он одевается, Морис гордо отвечал:

— Меня одевает Азарик Плисецкий.

Неприхотливость в нарядах не препятствовала его дружбе с Джанни Версаче, который оформил двенадцать балетов Бежара. В 1987 году Версаче даже отправился вместе с труппой на гастроли в Ленинград. Собираясь в поездку, он набил свой чемодан джинсами, чулками, духами, косметикой, которые щедро раздавал неизбалованным советским танцовщикам.

В свою очередь Бежар нередко выступал в качестве постановщика театрализованных показов Версаче, в которых участвовали наши артисты. Один из них проходил во Флоренции в саду Боболи, где вместо сцены был выстроен подиум, расходящийся лучами в зал. На этом подиуме Морис создавал представление, сочетающее в себе дефиле и балет. Он даже предпринял попытку заставить манекенщиков изобразить хоть какое-то движение. Но тщетно. Единственное, чему они были обучены, так это красиво прохаживаться туда-сюда. Неподалеку от подиума расположилась палатка, выполнявшая функцию гримерки. Одну ее часть занимали наши танцовщики, а другую — подопечные Версаче. Изнеженные рафинированные манекенщики без конца смотрелись в зеркало и занимались своим маникюром, тогда как наши рабочие лошадки, настоящие трудяги, разогревались перед выступлением.

По задумке Бежара в какой-то момент на подиум выходила Наоми Кэмпбелл, сопровождаемая нашим рабочим сцены по имени Яэль, облаченным лишь в короткие плавки. Яэль при своем двухметровом росте обладал весьма астеничным телосложением и рядом с темнокожей Наоми выглядел очень колоритно. В руке красавица Кэмпбелл держала пистолет, которым целилась в публику. На одной из репетиций она, как и требовалось по сценарию, направила оружие в зал. Тогда Версаче вдруг спрятался за могучую спину Бежара и в шутку заголосил:

— Боже! Она же сейчас в нас выстрелит!

Присутствующие расхохотались, не распознав в этой забаве предзнаменования. А ровно через две недели я услышал по радио, что в Майами-Бич, на ступенях собственного дома, серийным убийцей Эндрю Кьюнененом без какой-либо видимой причины убит Джанни Версаче. Опять знак судьбы, который Морис всегда мог распознать.

В последние годы Бежар много болел. Обнаружились проблемы с почками. Врачи без конца пичкали его кортизоном, который облегчал страдания, но имел неприятный побочный эффект: от него страшно отекало лицо, становясь неподвижным. Как и каждый человек, чья жизнь связана с балетом, Бежар перенес слишком много травм и операций, чтобы сохранить былую легкость. С каждым днем ему было все трудней передвигаться. И тем не менее, превозмогая боль, Морис заставлял себя приходить в репетиционный зал.

Последний раз я видел Бежара незадолго до смерти. Он лежал в госпитале «CHUV», крупнейшем в Лозанне. Поскольку с него сняли все аппараты жизнеобеспечения, было ясно, что счет идет на дни. Несмотря на то что Морис пребывал в полусознании, мы часто навещали его и подолгу сидели в палате. Однако только Октавио Стэнли стал свидетелем последнего вздоха Бежара.

По завещанию тело Мориса было кремировано, а прах развеян над Большим каналом в Венеции. Осуществил это его помощник — японец Эйджи Михара, который на протяжении двадцати пяти лет жил с ним в одной квартире и совмещал в одном лице и повара, и мажордома, и личного помощника. Каково же было всеобщее удивление, когда выяснилось, что Бежар за три недели до смерти усыновил Эйджи, который, таким образом, стал его единственным наследником и распорядителем всего состояния. Эту историю с усыновлением инициировал старинный друг Бежара, бельгийский писатель Франсуа Вейерган, который был при нем своего рода «серым кардиналом». Зачем это понадобилось Вейергану? Каким образом Бежару, находящемуся при смерти, подсунули на подпись бумагу об усыновлении? Странная история… Как бы там ни было, именно Эйджи, который носит теперь двойную фамилию Михара-Бежар, прислал мне смс-сообщение: «Я нахожусь в Венеции, где над Большим каналом мной был сегодня развеян прах Мориса».

После ухода Бежара труппу возглавил Жиль Роман, его ученик и преемник. Он появился в Брюсселе, где тогда базировался «Балет ХХ века», в 1979 году. Обладатель мощного темперамента и демонического обаяния, типичный корсиканец, Жиль сразу произвел сильнейшее впечатление на Мориса. Он был замечательно подготовлен, владел прекрасной техникой, поскольку учился в Монте-Карло у Марики Безобразовой и в Каннах у Розеллы Хайтауэр. Словом, Бежар без лишних раздумий принял его в труппу. Прекрасно помню, как он сказал мне: «Обрати внимание на этого цыганенка».

Когда Морис решил покинуть Брюссель, в Лозанну переехал и Жиль Роман. Там он не только станцевал свои лучшие партии, например в балетах «Дом священника», «Шинель», «Смерть барабанщика» и других, но и стал ближайшим помощником Бежара, его правой рукой и преемником. При этом ссоры между ними происходили с пугающей регулярностью. Своенравный и вспыльчивый Жиль бунтовал, спорил с Морисом, за что тот неоднократно выгонял его из труппы. Но каждый раз Жиль возвращался.

Ставить балеты он начал еще при Бежаре и делает это до сих пор с большим успехом. Например, его постановка «Синкопа» в 2013 году была исполнена на сцене Большого театра сразу после «Весны священной», и надо заметить, что спектакль Жиля Романа был принят публикой с не меньшим восторгом, чем бежаровский шедевр на музыку Стравинского. К спектаклям своего мастера нынешний худрук труппы относится с большим трепетом, хореография для него — закон, который нельзя изменять. Для Жиля очень важно, чтобы танцовщик исполнял па, сочиненные Бежаром. «Бхакти», «Жар-птица», «Весна священная», «Волшебная флейта» как талисманы труппы не исчезают из репертуара. Развивая свою собственную линию, Жиль Роман ревниво оберегает наследие Бежара.