Наталья Старосельская - Каверин

Но навсегда они исчезнуть не могут — поэтому в момент, когда Вася готовится прожить долгую и счастливую жизнь с Ивой, в его комнате появляется элегантная дама, Судьба, и признается ему, что подарила герою вторую жизнь, потому что ей надоел Верлиока. И Вася, уговаривая эту капризную даму продлить его век, рассказывает о том, что на их свадьбе с Ивой кот Филя своими глазами видел под столом маленького верлиоку, а Вася собирается, окончив философский факультет университета, написать книгу под названием «Ошибки судьбы».

«Дама глядела на Васю со странным выражением любопытства и — вы не поверите — восхищения. Так художник подчас смотрит на свой нежданно-негаданно удавшийся холст.

— Ты заинтересовал меня, — сказала, наконец, Судьба. — А это труднее, чем справиться с Верлиокой. Обо мне написано много книг. В одних меня благословляют, в других проклинают. Но о моих ошибках, кажется, еще никто не писал. Хорошо, я подожду. Может быть, мы еще встретимся. А пока желаю счастья.

И она исчезла. Жизнь продолжалась».

Так ли заинтересовала Судьбу будущая книга о ее ошибках (которых, как известно, и она совершает немало) или слова о том, что на свадебный обед проник маленький верлиока, который непременно вырастет и, может быть, не раз еще посетит не только этот дом в поселке, но и куда более обширные пространства? Каверин дает возможность каждому решать по-своему, не понаслышке зная и об ошибках Судьбы, и о неистребимости Зла… И в этом — «Счастье таланта», как назвал писатель одну из своих книг воспоминаний.

Сегодня эти слова мы относим к писателю, историку литературы, человеку, наделенному высокими нравственными качествами и никогда не лгавшему в своих произведениях, — Вениамину Александровичу Каверину.

Помните, в романе «Художник неизвестен» одно из пронзительных лирических отступлений, где размышления автора связаны с категорией времени? И не просто времени — его возвращения.

«Знаете ли вы, что такое возвращение времени?

Это когда среди разговора или даже в одиночестве вы вдруг начинаете прислушиваться к себе со странным чувством человека, вступающего в новый круг своей жизни.

„Мне кажется, что это было со мной однажды“, — говорите вы, и все соглашаются, припоминая, что это как-то случалось и с ними. И вы долго потом бережете это чувство, быть может потому, что оно кажется вам границей, которую время проводит между возрастами человека, — а возрастов ведь гораздо больше, чем детство, юность, зрелость и старость. Врачи называют это явлением ложной памяти. Но это совсем другое. Это мотор времени перестает стучать, и оно бесшумно спускается вниз планирующим спуском».

Именно по этому закону «плавно спускающегося вниз времени» и написаны книги Вениамина Александровича Каверина «Освещенные окна», «Вечерний день», «В старом доме», «Письменный стол», «Литератор», «Собеседник» и самая последняя, вышедшая незадолго до ухода писателя из жизни. Хотя она довольно резко отличается от названных — той накопившейся за десятилетия болью и яростью, которые необходимо было выплеснуть из глубины души. И — одновременно — той теплой, душевной памятью, что сохранилась о людях, рядом с которыми прошла жизнь и осталась навсегда горечь от их ухода…

По свидетельству сына Каверина, Николая Вениаминовича, писатель успел подержать в руках сигнальный экземпляр книги, выпущенной в свет в 1989 году.

Она носит многозначительное название «Эпилог» и явилась перед нами действительно в качестве эпилога к жизни — горького и мужественного, потому что в ней Вениамин Каверин попытался расставить все точки над i, договорив то, о чем вынужден был молчать на протяжении долгих десятилетий, рассказывая о страхе как определяющем чувстве для страны и всех ее жителей, вспоминая события подлинно трагические (как судьба Михаила Зощенко, аресты старшего брата Льва Александровича, процесс над Даниэлем и Синявским, злобную суету вокруг произведений А. И. Солженицына) и трагикомические (как «охота» на Виктора Шкловского и засада в доме Тыняновых на Греческом проспекте)…

А еще — рассказывая о том, как до неузнаваемости менялись люди, в том числе и «Серапионовы братья», превращаясь постепенно из талантливых писателей в чиновников от литературы.

Читать «Эпилог» трудно, потому что написана книга как горькая исповедь сына века — честная, без утаек, без стремления что бы то ни было приукрасить. И если в названных выше мемуарных книгах Вениамина Александровича Каверина, а точнее сказать, мемуарно-художественных ощущение возвращенного времени становится и нашим, читательским чувством, глубоко пережитым и осмысленным, чувством светлым, счастливым, то, читая «Эпилог», испытываешь неподдельную боль, стыд, отчаяние, как это бывает всегда, когда перед нами разворачиваются самые неприглядные, самые подлые страницы отечественной истории.

Но об «Эпилоге», не раз уже цитированном на этих страницах, мы поговорим позже.

Рассказывая историю создания «Освещенных окон» в нескольких своих статьях и книгах, Вениамин Александрович Каверин подчеркивал: «Впервые я решил не давать воли воображению, без которого до сих пор не обошлась ни одна моя книга. Только правда, только то, что я пережил, только то, что я услышал от моих родных и друзей, которым я доверял безгранично! И надо признаться, это было трудное решение, тем более что, рассказывая правду, я не отказывался от опыта художника-романиста — опыта, который дался мне большим трудом… Работая над „Освещенными окнами“, я искал „поэзию достоверности“ — ведь в достоверности, если она основана на нравственной задаче, всегда есть оттенок поэзии, как бы жизнь ни была трудна… Я писал эту книгу не как бесстрастный очевидец нашей литературной жизни, а как участник, для которого была бесконечно дорога каждая истинная удача, каждый заслуженный успех…

…К „Освещенным окнам“ тесно примыкают другие автобиографические книги — „Собеседник“ и „Вечерний день“. Нельзя назвать их продолжением трилогии „Освещенные окна“, но не составляет никакого труда перекинуть мост, который соединит их прочно и надежно. Мне кажется, что этому может в особенности помочь „Вечерний день“ — книга, разделенная на главы-десятилетия (от двадцатых до шестидесятых) и представляющая собой как бы фон, на котором, то замедляя, то ускоряя свое развитие, существовала наша литература. В основе ее лежит мой архив — неопубликованные заметки, дневники, письма. Эту книгу, пожалуй, можно назвать отражением моего архива — отражением далеко не полным, может быть, даже неясным, но искренним в той мере, в которой должна быть искренней и правдивой документальная проза» («Очерк работы»).