Наталья Старосельская - Каверин

И поневоле прочитается в этом светлом настроении, подаренном «оттепелью», нечто волшебное. То, с чем мы встречаемся в удивительных сказках Вениамина Каверина, которым будет посвящена следующая глава. Тем более что создавались они на протяжении трех эпох — первая была опубликована в 1941 году, а последняя, сказочная повесть «Верлиока», в 1981-м.

Сказочный мир Вениамина Александровича Каверина отличается во многом от предшествующих опытов его современников и писателей-классиков тем, что он создал в цикле «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году» и сказочной повести «Верлиока» совершенно особый космос — города и целую страну, которые живут по вполне «советским» законам и привычкам, но обладают волшебством. Тем самым, что Евгений Шварц назвал когда-то «обыкновенным чудом», которое способны совершить люди, наделенные искренностью и душевной щедростью.

Но у Каверина все немного иначе.

Александр Грин создавал города и персонажей с непривычными именами, в его рассказах и романах царил экзотический мир с нередко грозными пейзажами и фантастическими по внешнему «окрасу» событиями; Евгений Шварц вынужден был «зашифровывать» свою географию; а Вениамин Каверин целую страну Летандию обрисовал как вполне обычный городок у моря, наделив его жителей чертами советских обывателей, которые трепещут от страха перед Господином Главным Ветром, правителем страны. Правда, они летать умели в отличие от советских близнецов, но Леня Караскин, сумевший покинуть пределы своей ненавидимой и любимой одновременно страны, довольно легко научил летать новых друзей из Немухина, где он случайно приземлился, Петьку и Таню, а они, в свою очередь, обучили этому, как оказалось, нехитрому делу Старого Трубочного Мастера, отправившегося вместе с ними выручать из беды похищенного Леню (сказка «Летающий мальчик»).

Как и в сказке, Вениамин Каверин тонко и в то же время просто плетет «кружево» своего повествования с непременным включением элементов отечественной и мировой культуры. Так Петька вспоминает «о книге — той самой, которую, по мнению библиотекарши, он должен был прочитать через три или четыре года.

— Я ее даже захватил с собой, но не всю, потому что она очень толстая. Там две девчонки сперва разговаривают о том, какая чудная ночь, а потом одна садится на корточки и подхватывает себя под коленками. Причем совершенно ясно, — сказал он по слогам, — что она рас-счи-ты-ва-ет взле-теть».

А Леня уточняет потом: была ли в ту ночь полная луна? Зажмурилась ли она, когда подхватила себя под коленки? Произнесла ли волшебное заклинание?

Страшно подумать, что нынешнее молодое поколение, если доведется читать сказку о летающем мальчике Лене Караскине, не сразу может догадаться, о какой же «очень толстой книге» идет речь. И невольно вспоминается дискуссия в «Литературной газете» в начале нашего столетия о том, что сегодняшним школьникам слишком трудно читать такие большие романы, как «Война и мир»… А сегодня чиновники от культуры уже совершенно всерьез обсуждают вопрос о том, что детям не под силу читать романы Толстого и Достоевского, потому они должны быть исключены из школьной программы. И одно из оправданий, которое эти чиновники находят: сегодня почти нет учителей, которые могли бы раскрыть школьникам всю глубину этих романов.

Учителя в немухинской школе, куда поступил Леня, считают, что он говорит слишком сложно и старомодно, словно ему шестьдесят с лишним лет, и Петька обучает его современному языку:

«— Как бы ты сказал, например, если бы немухинцы сыграли с мухинцами не вничью, а, скажем, пять — один?

Леня подумал.

— Я бы сказал, что усилия немухинцев увенчались заслуженным успехом.

— Вот видишь! А надо сказать просто: „Блеск!“ А если бы они проиграли?

Леня снова подумал.

— Ну, может быть… „Не принимайте слишком близко к сердцу этого огорчения. Продолжайте работать, и я уверен, что в ближайшем будущем вас ожидает удача“.

— Та-ак, — сказал с отвращением Петька. — А я бы сказал покороче: „Эх вы, сапоги!“ Пойдем дальше. Если ты прощаешься с кем-нибудь, что надо, по-твоему, сказать?

— Позвольте пожелать вам всего самого лучшего.

— Ну вот! А надо сказать просто: „Пока!“, или в лучшем случае: „Привет бабушке, не забудь полить фикус“. Если ты, например, сидишь над задачкой полчаса и не можешь ее решить, что надо сделать?

— Ничего. Сидеть, пока не решишь.

— Надо сказать: „Муть!“ А потом можно, конечно, и посидеть, но лучше списать ее у кого-нибудь на уроке. Ну, и так далее. Запиши, с непривычки тебе, возможно, трудно запомнить. Ну, пока!»

Сегодня на смену этим невинным, в сущности, выражениям и словам пришли другие — «круто», «фиолетово», «норм», «всем привет» и так далее, порой приправленные ненормативной лексикой. Язык наш, некогда великий и могучий, обедняется, теряет краски едва ли не с каждым днем, и вряд ли можно с этим как-то бороться.

Во всяком случае, как Леня Караскин, говорят ныне действительно те, кому за шестьдесят…

Как и другие сказки из «Ночного сторожа», «Летающий мальчик» написан на вполне бытовые темы, лишь окрашенные волшебными элементами, — и в этом таится особая прелесть и привлекательность повествования Вениамина Каверина в равной степени для детей и взрослых. Можно мысленно соединить эти произведения, написанные за несколько десятилетий, с первыми творческими опытами юного писателя, сочинявшего свои мистико-фантастические новеллы сначала в духе немецкого романтизма, а затем «переехавшего в Россию». Здесь уже вступает в силу тот мировой контекст, речь о котором шла выше: превращение матери Тани в бронзовую статуэтку недоучившейся в школе ведьм некоей госпожой Ольоль, мечтающей занять место Марии Павловны в доме («Сын Стекольщика»), а после того, как с помощью удивительного юноши — прозрачного и не видимого никому, в том числе и себе самому, мать Тани возвращается домой, а Ольоль начинает видеть в зеркале не отражение собственного лица, а отражение своей души. Отражение приводит ее в такой ужас, что она навсегда бежит из Немухина в свой родной город Мухин, расположенный на другом берегу реки.

А происходит это чудесное превращение с заменой зеркального изображения и возвращение Марии Павловны к дочери и мужу с помощью особого заклинания, которое Сын Стекольщика узнает у Старого Волшебника, обитающего на берегах реки Ропотамо:

Казалось бы, волшебное заклинание могло быть проще и конкретнее, но Каверину необходимо было вернуть из глубин памяти и донести до своего взрослого читателя поистине волшебную вязь и завораживающий ритм поэзии Велимира Хлебникова, чтобы вновь «возвратить время». Старый Волшебник не случайно говорит Сыну Стекольщика, что это заклинание «некогда подарил ему нищий поэт, искренний и потому великий… Как никто другой, он умел вдохнуть жизнь в мертвое слово. А ведь слово и жизнь человека — родные братья и даже, я бы сказал, близнецы. Вот почему я уверен в том, что его стихи, возвращавшие жизнь слову, могут вернуть жизнь и человеку, в особенности если за него хлопочут целых два поколения волшебников».