Вячеслав Зорин - Незамкнутый круг

- А теперь, - торжественно объявил т.Пин, - получите, что заработали. Вы так хорошо играли, что мне не жаль расстаться с этими деньгами.

И выдал каждому где-то рублей по шесть.

- Это тридцать процентов от сбора, - пояснил он. - Больше дать не могу, потому что не имею права.

Мы расписались в получении.

- Это что же это такое?! - спросил Толик, когда мы отправились обратно. - Это как же понимать? Это куда же вы меня привезли? Тридцатник на пятерых! Вы мне что обещали? Вы мне обещали, что нас закидают бабками! Я сюда не грибы собирать приехал, а работать !

- А по-моему, здорово получилось, - сказал я. - То ничего не было, а то - бряк, и тридцатник! И дальше можно жить.

Все остальные поддержали меня и согласились, что тридцать рублей это, все-таки, не один рубль, причем почти что даром.

- Как? - вдруг сказал Толик. - Но позвольте... Разве мы не будем делить наши деньги?

- А зачем нам делить наши деньги? - удивились мы.

- То есть как это зачем?.. А для чего мы сюда приехали?!

- Я в отпуске, - сказал Майк. - Я отдыхаю. Мне здесь по кайфу. А когда мне за это еще и башляют...

- А зачем делить деньги? - спросил Володенька. - Все равно тут на них можно купить только жратву и выпивку. Не будешь же ты покупать себе отдельно жратву и выпивку?

Володенька - хороший мальчик. Володенька умеет поддержать кайф.

- В самом деле, Толик, - сказал Плоткин С., - что ты будешь делать с этой своей пятёрой?

- Да ну вас на фиг! - приблизительно так сказал Толик. - Делайте, что хотите, только это не заработки.

- А никто и не говорит, что это заработки, - сказал я. - Просто нам сегодня подарили тридцать рублей. Хотя могли бы подарить и больше.

- Все в порядке, - сказал Майк, - жить можно...

- А как тут насчет рыбы? - спросил Плоткин С. - Не ловили?

- Какая там рыба?.. - сказал Володенька, и в его голосе послышались потусторонние низкие тона. - Тут не до рыбы было...

- А я, вообще, не торчу на рыбной ловле, - сказал Майк.

- Да не ловили мы ничего, - сказал я. - Витя перед отъездом, правда, сказал, что мы можем пойти к его папе, если захотим ловить. Папа даст все, что нужно. И еще у папы поставлен перемёт на реке.

- Что поставлено?

- Ну, это такая проволока, от берега до берега, а к ней лески с крючками привязаны. Катайся вдоль перемета и собирай рыбу! Полный кайф!

Мы пришли на веранду. И мы были усталые, но довольные...

Попробовали выпить водки, и опять ничего не вышло. У Майка вышло, а у нас с Володенькой нет. Это все нервы... Как это там поется? Ага, "время стрессов и страстей", вот как поется. Куда ни плюнь, обязательно попадешь в неврастеника. Болезнь века. Комплекс на комплексе. Слаб стал человек.

Пользуясь тем, что мы сидим за столом и культурно кушаем грибы (родственница для нас поджарила, пока мы играли), приведу пример из жизни. Вот как я заработал однажды комплекс под названием "боязнь высоты".

Это было не так давно. Ну, скажем, в 1975 году, летом. В то время в доме номер, скажем, 75 по проспекту не то К.Маркса, не то Ф.Энгельса жил-был мой одноклассник с редкой фамилией Шепталло. В одной из коммунальных квартир этого дома он снимал мизерную комнатку за не менее мизерную плату. Одно время я тоже жил в этой комнатке, и эту мизерную плату мы делили на двоих. Вскоре я перебрался в общагу, поближе к народу, и мой бывший одноклассник остался жить один. И зажил он неплохо. Даже купил себе подержанный телевизор. Этим самым летом тысяча девятьсот, скажем, семьдесят пятого года он надумал ехать в студенческий стройотряд, и я, узнав об этом, решил пожить в его комнате тихой семейной жизнью и отдохнуть немного от близости с народом. С этим я к нему и пришел. Я подарил ему апельсин, и он сказал, что я могу жить в его комнате, сколько мне вздумается и даже первое время бесплатно. "Только, - сказал он, - я потерял ключ от входной двери".

А квартира к этому времени по случаю теплого лета была почти пустой. Все были кто на дачах, кто в отпусках. Жила в квартире только одна женщина, которая то ночевала дома, то не ночевала дома, и вообще было неизвестно, где был ее настоящий дом. Вела она себя чересчур тихо. И двери на звонки она открывала от случая к случаю. То откроет, то не откроет. То ли она кого-то боялась, то ли у нее было плохо со слухом, не знаю, но суть не в этом, а в том, что в результате сложившейся ситуации в квартиру можно было попасть только двумя способами. Первый - звонить и ждать, пока откроют - почти безнадежный. Один шанс из ста, что откроют. Второй - из окна в окно по внешней стенке - почти стопроцентный. Девяносто девять шансов из ста, что попадешь домой. Почему девяносто девять? А потому, что эта самая женщина могла ни с того, ни с сего закрыть окно изнутри на задвижку и затем исчезнуть. Вот поэтому девяносто девять. А так сто.

В коридоре этой коммунальной квартиры рядом с входной дверью было окно, выходящее во двор. Рядом с этой входной дверью, уже на лестничной площадке тоже было окно, выходящее на тот же двор. Между этими окнами было метра три, и их подоконники сообщались снаружи узеньким каменным выступом. Третий этаж "старофондовского" питерского дома.

- Вот, смотри, - сказал мне одноклассник. - Сейчас я покажу, как ты будешь попадать в квартиру.

Мы вышли на лестничную площадку, и он смело захлопнул дверь. Потом он открыл окно и, как был, в домашних шлепанцах залез на подоконник, бодро прогулялся по внешней стенке и через несколько секунд открыл дверь изнутри.

- Ух ты! - сказал я. - А ну, еще!

Он захлопнул дверь и проделал то же самое. Только на этот раз я следил за ним, высунувшись из окна. Он вылез наружу, повернулся спиной к пропасти, шагнул на выступ и, прижавшись к стенке и цепляясь за шероховатости, начал продвигаться к соседнему окну приставными шажками, добравшись до окна, он пару раз стукнул по раме ногой. Окно открылось, и он очутился в коридоре. Все выглядело легко и изящно.

В общем, мой бывший одноклассник остригся наголо и уехал в стройотряд, а я стал жить в его комнате. Раза три-четыре я проникал в квартиру этим самым способом, и с каждым последующим разом этот способ мне нравился все меньше и меньше. Наконец, наступил роковой четвертый или пятый. Я открыл окно, влез на подоконник, начал двигаться по выступу и вдруг ни с того ни с сего со страшной силой ощутил, какая пропасть находится подо мной. Я подумал, что вот возьму сейчас, разожму пальцы, например, и, так сказать, легким движением руки расшибусь об асфальт в собственное плоское изображение. Я прямо-таки весь одеревенел от страха! Самое главное, что деваться-то было некуда. Стал я двигаться по этому дурацкому выступу, цепляясь за шероховатости. Медленно-медленно. Я год жизни шел по нему. Наконец, совсем деревянный, добрался до окна. Начал в соответствии с инструкциями постукивать ногой по раме. Стучу, стучу, а окно не открывается. Я сильнее стучу, а оно все равно не открывается. Потому как заперто изнутри на задвижку. Один шанс из ста, что его закроет изнутри на задвижку эта баба с больным слухом и манией преследования. И вот, пожалуйста, она его закрыла! Стою я, колочу ногой по раме и думаю о том, что мне пришел конец. Назад пути не было, условиями эксперимента это не было предусмотрено, а летать я не умел. Мне было очень страшно, и я решил, что придется бабахнуть ногой по стеклу. Мне показалось, что моя жизнь дороже всех имеющихся в СССР стекол и последствий самых крутых скандалов. И только я собрался с духом и приготовился выбить стекло, как вдруг увидел, что через него из глубины коридора смотрит на меня эта самая баба! Женщина. Вот ведь зараза! Ведь я же звонил в дверь перед тем, как лезть на стенку! Стоит она, смотрит на меня, и на лице ее нет никакого выражения. Конечно, не каждый день можно увидеть человека с той стороны окна на третьем этаже. В общем, стоит и смотрит. А я к ней обращаюсь очень вежливо. Добрый день, мол, откройте, ПОЖАЛУЙСТА, окно, будьте так любезны, а то я сейчас упаду и убьюсь насмерть. Дальше было, как во сне. Она медленно подошла, открыла окно, медленно повернулась и удалилась. И ни слова. Возможно, это была вовсе и не она, а какая-нибудь сила судьбы, принявшая вид этой бабы. Уж больно все странно вышло. Ведь не было же ее дома! Кстати, после этого я ее вообще никогда не видел. Но дело не в этом, а в том, что воля моя уже была деформирована.