Вячеслав Зорин - Незамкнутый круг

Каждый вечер:

"Жил в гораах целый век человеееек!"

"О, Марко-Марко-Марко По-лоооооо!"

"Вечером эээхо зааа ре-коооою!"

"Мааа бэби дуу ми хэнки пээнки!"

"А ты люби еёооо, свою девчооонку!"

"Селене ене ап!"

"Ооопять от меня сбежалааа пооследняя электричка!"

"Загадал мне попугай..."

"Е.Е.Е-е. Е!"

Или кто-то на аккордеоне наяривает. Или на саксе под аккордеон с барабанами. Бит!

А парни в клешах с цепочками шейк ломают .

А я лежу на сеновале, слушаю и мечтаю скорее вырасти, надеть штаны с клешами и с цепочками и пойти ломать шейк. И я боюсь, что может случиться так, что, когда я вырасту, шейк ломать уже не будут, не будут продавать сигарет с фильтром, запретят штаны с цепочками, и мне будет ужасно обидно, что я не успел попасть в это золотое время...

И вот, нам предстояло ночевать (если еще пустят) на этом самом сеновале с неубитым чувством похмелья, потому что из этого поморина ни хрена не выйдет, а родственники будут смотреть на меня и думать, что нет у меня ничего святого, раз я являюсь сюда вот так, с хаером, с квадратными глазами, неизвестно откуда и неизвестно с кем...

Кстати, как выяснилось немного позже, я оказался прав, предположив, что родственник, который мылся у реки земляничным мылом, помчался домой и соорудил очередное повествование, раскрывающее тайный смысл нашего приезда в поселок имени Ж.. Вытершись полотенцем, он отправился в город У., где и изложил свою версию местным родственникам. Ну, а затем появились мы, живое доказательство его выводов.

- Это и есть твой парк сказочной красоты? - поинтересовался Майк и поддел ногой ржавую консервную банку

- Сказка погребена под плевками и мусором, - сказал я. - Атомный век.

- А где речка со щуками? - спросил Володенька.

- А вон за теми кустиками в конце аллеи, - сказал я. - На ее берегу мы и отдохнем. Кстати, боржоми можно было и не покупать. Вода там чистая, так что...

Мы остановились.

Между знакомыми берегами текла незнакомая жидкость кирпичного цвета. Она чавкала, хлюпала и пахла дерьмом.

- Все назад! - сказал я. - Проклятое время. Кали юга, одним словом.

- Хорошо бы не выражаться, - попросил Володенька.

- Давайте будем трескать поморин, - предложил Майк. - Хоть вон на той скамеечке.

Мы присели на скамеечку, увешанную выплюнутыми беломорными окурками.

- Давай, начинай, - сказали мы Володеньке, - сам предложил, сам и начинай.

Володенька взял тюбик и повертел его в руках.

- А что сначала делать? - растерянно спросил он. - Поморин выдавливать или боржоми наливать?

Посоветовались и решили, что сначала, наверное, будем боржоми наливать, а потом поморин выдавливать. А размешать все можно веточкой барбариса. Куст растет рядом.

Так и сделали. Налили в стакан шипящего и негодующего боржоми, выдавили длинную колбаску белоснежного поморина. Размешали веточкой барбариса...

Смесь сердито зашипела, запузырилась и подалась через край. То, что оказалось в стакане, внешне было похоже на молочный коктейль, какие готовят в кафе "Мороженое", но и только. Я сделал один глоток и тут же понял, что пить этого ни за что не буду. Хоть буду умирать от похмельного синдрома. Главным отталкивающим фактором было абсолютное несоответствие между внешним видом коктейля и его, выражаясь поэтически, внутренним содержанием. Это была гадость солено-сладкого вкуса с запахом ментола.

- Я этого пить не буду, - заявил я. - И вам не советую. Мы еще не в армии. Давайте лучше боржоми попьем.

Но Майк с Володенькой некоторое время не сдавались. Володеньке некуда было деваться, сам предложил, а Майку хотелось любой ценой добыть хоть грамм бодрости духа, и они выпили не то по три четверти стакана, не то по полстакана. Расплевались. Затем мы дружно допили остатки боржоми, сели на лавочку и взгрустнули.

- А вроде, как и полегчало, - сказал Майк.

- Блажен, кто верует, - заметил я.

- Нет, натурально полегчало! Володенька, а тебе?

- Да нет... - сказал Володенька, прислушиваясь к организму. - Вроде, нет. Хотя, может быть, и да...

Как странен человек!

Я вдруг с удивлением обнаружил, что скучаю по нашему сараю. Прямо как по родному дому!

И дернуло меня потащить всех в город У.! Как хорошо в поселке имени Ж.! Уютный сарай, теплые бушлаты. Милые родственники. Магазин один. Все понятно. Закрыт - значит закрыт. Понедельник - значит выходной...

Ночевать, нас, конечно, пустили. Устроили на сеновале. У Майка ночью, видимо, открылись какие-то экстра способности, потому что он узрел мой призрак, шатающийся по сеновалу. Утром он снова стал нормальным человеком и долго меня уверял, что это был я в натуре, и у меня, вероятно, был приступ сомнамбулизма. А я его уверял, что нигде ночью не шатался и в какой позе уснул, в такой и проснулся. Кто из нас был прав, так и осталось загадкой...

* * *

6. Когда мы проснулись, был уже вторник...

... Равенство и братство.

Когда мы проснулись, был уже вторник. А вторник - он и в Африке не понедельник.

Сели мы, бодрые и веселые, в автобусик в шесть часов тридцать минут утра и приехали на нем в поселок имени товарища Ж..

Новый день был многообещающим. После обеда должны были приехать Плоткин С. и Толик, если они, конечно, не передумали. С ними должна была приехать дочь родственников, которую те ждали в день нашего приезда. Кроме того, вечером нам предстояло выступать на местной танцплощадке, и за это т.Пин обещал нам что-то такое заплатить.

Мы сходили в клуб, благополучно получили мою сумку с трешкой и ... Нетрудно догадаться, где мы очутились через десять минут.

О, да! Вторник - это вам не понедельник с поморином!

Заодно выяснилось, что в магазине принимают бутылки. Любые и без очереди. Через это мы поимели небольшую сумму, которая охотно потратилась тут же, не отходя от кассы.

В общем, взбодрились мы. Заодно провели, выражаясь поэтически, производственное совещание.

Слушали и постановили: по случаю приезда товарищей устроить традиционный банкет. За их счет.

Когда говорили про банкет, я вдруг заметил, что нет во мне былого энтузиазма, и радости новизны тоже нет. И у собрания я не заметил ни того, ни другого, ни былого энтузиазма, ни радости новизны. Да, не те мы стали, не те, что были прежде.

Как сурово обходится с нами жизнь! Как она не любит слабых и не щадит бестолковых! Как она капризна и прекрасна! Как она нахальна и удивительна! И все это - выражаясь поэтически!

Совещание затянулось. Мы уже сделались настолько бодры, что это могло быть заметно со стороны. Но это никого не волновало, ни нас, ни тех, кому это могло быть заметно...

Отчего-то нам сделалось грустно. Это была бодрая грусть. Или нет, это была грустная бодрость.

Вот едут Плоткин С. и Толик. Комнатные растения! Они и не знают, что мы прожили здесь большую и трудную жизнь. Такую большую и трудную, что теперь нам грустно, несмотря на бодрость, но, несмотря на грусть, мы все же бодры.