Юлий Квицинский - Время и случай

Харчев давал интересный анализ состояния нашего советского общества. В нем было 20 млн членов КПСС, 40 млн членов ВЛКСМ и 60 млн верующих из общего числа 198 млн работающих. Самыми страшными для нормальной стабильной жизни общества, по его мнению, были те, кто ни в марксизм, ни в Бога не веровал. У них не существовало никаких моральных тормозов и обязанностей перед обществом, они могли пойти на все, а число этих потенциальных разрушителей государства, судя по всем данным, постоянно нарастало.

Харчев резко критиковал политику партии в отношении церкви. Она хоть и отделена от государства, но существует в этом государстве, а не в безвоздушном пространстве. Нельзя ее просто игнорировать, хуже того, отталкивать от себя и отрицать. Нужна активная и разумная политика сотрудничества, так как верующие, как правило, являются хорошими гражданами, прилежными работниками, заботливыми семьянинами.

Мы условились с Харчевым постараться вести дело так, чтобы убеждать руководство в полезности контактов по церковной линии, а главное — достойно отметить 1000-летие крещения Руси.

10 апреля из Бонна сообщили, что правительство ФРГ дало мне агреман.

22 апреля я прилетел в Бонн. Поселиться пришлось в дипкурьерской квартире, так как резиденция посла была еще занята. Л. И. Семенова не закончила сборы и отправку багажа и задержалась в Бонне на некоторое время.

Через пару дней состоялось вручение верительных грамот и беседа с президентом Вайцзеккером, носившая очень сердечный характер. Я был знаком с президентом ФРГ еще со времени моей первой командировки в Бонн. В то время он был заместителем председателя фракции ХДС в бундестаге, и я имел с ним немало интересных бесед. Как президент, он был, конечно, правильным человеком на правильном месте, что не раз доказывал в последующие годы в самых сложных ситуациях. У него есть несомненный талант, столь необходимый каждому президенту, быть интегрирующей фигурой, говорить и действовать от имени всего общества, а не его отдельных, нередко остро противоборствующих частей.

Вращаясь в последующие четыре года в разных слоях не только западногерманского истеблишмента, но и людей простых, повседневных профессий, я не раз слышал наряду с похвалами фон Вайцзеккера и критику в его адрес: слишком осторожен, вечно ищет «на ощупь» позицию золотой середины, не хочет принимать в споре однозначно чью-либо сторону. Боюсь, однако, что если бы фон Вайцзеккер вел себя иначе, он не был бы столь успешным президентом. Да иное поведение и манера действий противоречили бы его воспитанию, характеру и мироощущению, сформировавшимся, видимо, под влиянием прочных семейных традиций и активной деятельности по линии евангелической церкви. В его пользу как человека и политика, безусловно, говорил и подбор ближайших сотрудников — сначала статс-секретаря К. Блеха, затем тогдашнего посла в Москве А. Майера-Ландрута. Оба они профессионалы высокого класса, как говорится, «штучной работы».

После приема у президента передо мной открывался путь к активной работе. После его благословения я получил право доступа ко всем официальным лицам страны, то есть становился полноценной фигурой, играющей на широком поле дипломатической шахматной доски. Планы у меня были самые обширные, но деятельность моя в ФРГ, несмотря на весьма благожелательную прессу и доброе отношение правительственных инстанций, начиналась не под доброй звездой.

Не успел я вручить верительные грамоты, как стряслась чернобыльская катастрофа. Была она как гроза среди ясного неба, поскольку все мы были приучены не только доверять нашей ядерной энергетике, но и гордиться ею. Мы первые создали атомные электростанции, стали производителями и экспортерами оборудования для них, получили доступ к практически неисчерпаемому и, как утверждалось, экологически чистому источнику энергии, вели успешные работы по термоядерному синтезу, строили атомные ледоколы, пропагандировали народнохозяйственное значение ядерных взрывов в мирных целях. Впрочем, что говорить, достаточно вспомнить наш известный кинофильм об АЭС под Воронежем среди цветущих зеленых лугов, чародеях-ученых в белых халатах, огромных помещениях, напичканных самой современной техникой и излучавших образцовый порядок.

И вдруг — авария. Она не укладывалась в сознание. Аварии быть не могло, мог быть какой-то мелкий эпизод, которых немало случалось и на других станциях, прежде всего западных. В той же ФРГ из 14 АЭС то и дело не работало по 6–8 из-за дефектов оборудования, трещин металла, утечек пара и т. д. Поэтому появившиеся буквально на следующий день под аршинными заголовками сообщения бульварной печати о взрыве станции в Чернобыле, о тысячах погибших, которых срочно зарывают во рвы, выкапываемые бульдозерами, воспринимались как провокация, тем более что источником подобных сообщений были безымянные радиолюбители с Украины, сообщения которых якобы перехватили такие же радиолюбители в Голландии. Напрашивалось и объяснение, кому нужна эта паника. Западногерманским производителям оборудования для АЭС никак не удавалось прорваться на международный рынок, где доминировали США и Советский Союз. Дискредитировать нашу технику было весьма выгодно, чтобы выбить из соревнования одного из главных конкурентов. Телеграммы же из Москвы приходили весьма краткие, сдержанные, нацеленные лишь на то, чтобы успокоить и правительство страны, и общественное мнение.

Правительство ФРГ, судя по всему, доверяло нашей информации и, кроме того, явно не было заинтересовано в разрастании панических настроений. Замеры радиоактивности не давали органам МВД ФРГ, отвечающим за радиологическую обстановку, оснований для беспокойства. Министр внутренних дел Циммерман официально объявил, что никакого ущерба для населения ФРГ не возникает. Однако шум продолжался. В различных местах ФРГ возникали всякого рода гражданские инициативы во главе с учителями химии, писателями и прочими людьми, которых нельзя было причислить к специалистам. Они призывали прекратить есть салат, мясо диких зверей, ягоды, тщательно мыть детей после игры на улице и т. д. О размерах аварии в Чернобыле поступало все больше информации, добытой путем наблюдения с американских разведывательных спутников. Обстановка сгущалась, хотя мне и удалось погасить дискуссию о возмещении нами вероятного ущерба, нанесенного аварией в Чернобыле, сославшись на отсутствие соответствующих международных обязательств и официальную точку зрения самого правительства ФРГ, заявившего, что ущерба населению страны не причинено. Циммерман крепко рассерчал на меня за это, но сказанное им нельзя было взять назад.