Юлий Квицинский - Время и случай

Не пустить наших наездников в Западный Берлин для участия в соревнованиях западноберлинские власти не могли. Требовать выдачи виз для лошадей было бы смешно. Но сорвать соревнования им, видимо, очень хотелось. И вот нам сообщили, что при лошадях ночью в Западном Берлине не имеют права находиться ни конюх, ни кто-либо из членов команды. Союзнические власти, мол, не потерпят пребывания ночью в конюшне никого из команды, так как это равносильно проживанию в отеле. Наши спортсмены дрогнули. Они боялись, что лошадям как минимум дадут перед соревнованием слабительное, чтобы они проиграли заезды, а то и покалечат животных.

Решение было принято неординарное. Конюха мы демонстративно вывезли в Восточный Берлин к 12 часам ночи, а я остался в машине на ипподроме сторожить лошадей. Ко мне подходили немецкие конюхи, кляли сенат и начальство, божились, что не позволят сделать с нашими лошадьми ничего плохого. Было видно, что эти люди по-настоящему любят животных и им можно доверять. Но меня оставили дежурить, и поручение есть поручение.

Было полнолуние, ярко светила луна, по кучам навоза лазили многочисленные кошки. Я слушал радио, скучал и ждал возвращения В. А. Коптельцева, который повез в Восточный Берлин конюха с его старомодным сундуком. Через некоторое время тьму ночи прорезал свет сигнальных фар. Появились три машины американской военной полиции. На переднем сиденье головной восседал толстый майор с сигарой в зубах. Звали его, как помню, Пайонесса и знаменит он был в американском гарнизоне как крутой малый, «пожиратель коммунистов». Американские полицейские направились к моей машине, и Пайонесса потребовал предъявить документы. Я показал ему свой диппаспорт.

— Что вы здесь делаете? — строго вопросил Пайонесса.

— Дышу свежим воздухом, — ответил я. Некоторые из сопровождавших майора полицейских прыснули со смеху, что взорвало Пайонессу.

— Вы здесь не имеете права находиться! — заорал он.

— Я сотрудник посла СССР, который сохраняет за собой некоторые функции верховного комиссара в Германии, так что могу находиться там, где считаю нужным.

— Немедленно откройте конюшню, чтобы я мог ее осмотреть, — потребовал майор.

— Там ничего нет, кроме лошадей. — ответил я. — А кроме того, я ее не закрывал и открывать не умею. Хотите, так открывайте сами.

Взбешенный Пайонесса ворвался в конюшню и зачем-то полез с зажженным электрическим фонарем под брюхо лошадям. Они захрапели и начали взбрыкивать.

— Майор, если она вас лягнет, вы сами будете виноваты, — заметил я. — Чего вам надо?

Пайонесса молча повернулся на каблуках и, не попрощавшись, вышел. В этот момент и появился Коптельцев, который, по-моему, не только успел отвезти конюха, но и выпить с ним по рюмке «за удачу дела». Во всяком случае он был в прекрасном настроении и, выйдя из машины, приветствовал американцев возгласом: «Хэлло, бойз!» — а затем спросил, не поймали ли они конюха.

Бормоча ругательства, Пайонесса захлопнул дверь машины, и вся кавалькада удалилась. До утра все было спокойно.

Но предстояла следующая ночь. Оставаться наедине с нарядом американской военной полиции мне больше не хотелось. Поехали поэтому втроем — Белецкий, Коптельцев и я. Решили в машинах больше не сидеть. Все же холодно. Устроились в конюшне, прихватив с собой кое-какой провиант.

Часа в два ночи американская полиция появилась опять. На этот раз команду возглавлял капитан, представлявший полную противоположность Пайонессе. Он был вежлив, сдержан, даже не отказался выпить с нами по рюмке. Мы поговорили о том о сем и расстались.

Но часа через два капитан появился опять. Он сообщил, что американское командование не считает возможным наше пребывание на ипподроме в ночное время, и попросил нас уехать. Мы ответили, что сами принять такое решение не можем и должны доложить послу. Мы это, кстати, и сделали, связавшись с посольством по телефону через английский военный коммутатор. Тогда между посольством и английским штабом действовал ручной телефон.

Разбуженный П. А. Абрасимов сначала не очень понимал, чего мы от него хотим. Была глубокая ночь, звонка от нас он не ждал, даже был рассержен. Но решение принял быстро: не уходить и американцам не подчиняться.

Но просто сказать американскому капитану, что мы никуда не уйдем, значило пойти на риск столкновения. С капитаном были не только ребята из военной полиции, но и какие-то мрачные личности в штатском. А по тем временам попасть в полицию было равносильно тому, что подвергнуться попытке вербовки. Виноват — не виноват, за это могли уволить со службы.

Мы решили действовать дипломатично, то есть создать ситуацию, при которой и капитан бы не саботировал приказ своего начальства, и мы не отступили бы. Я сказал капитану, поскольку был единственным из троих, кто говорил по-английски, что мы созвонились с послом и он приказал нам оставаться. Наверняка капитану отдал приказ кто-то из начальников американской военной полиции, не посоветовавшись с комендантом американского сектора. Если, конечно, капитан будет настаивать, то мы уйдем, но в этом случае в столице ГДР будут тут же задержаны и выдворены находящиеся там американские патрули или дипломаты. Будет, таким образом, политический скандал. Мы его не хотим. Поэтому просим капитана доложить обо всем самому коменданту американского сектора, чтобы он подтвердил или отменил решение своих полицейских начальников.

Капитан, конечно, согласился. Было ясно, что никакой капитан не будет будить своего генерала в четыре часа ночи. Капитан не вернулся, а мы благополучно доставили утром в конюшню нашего конюха.

Нет нужды говорить, что все происходившее на ипподроме чрезвычайно развлекало в эти дни западноберлинские газеты. Живейшим образом «сопереживало» и наше начальство. Впоследствии П. А. Абрасимов любил вспоминать этот эпизод.

Как бы там ни было, но наши конники в ноябре 1963 года выиграли бега на Мариендорфском ипподроме в Западном Берлине.

В конце концов союзнические власти пришли к справедливому выводу, что все эти игры с запретами концертов Рихтера, отменами выступлений балета и войной против конюхов на конюшнях просто глупы. В этом направлении действовал также и сенат. В результате появилось распоряжение союзнической комендатуры, в соответствии с которым советским гражданам разрешалось въезжать и Западный Берлин и проживать там без виз, если речь шла о мероприятиях экономического, культурного, религиозного и иного характера.

Определяющим при принятии этого решения была линия сената на то, чтобы найти пути обеспечения жизнеспособности Западного Берлина. Раньше он был как бы носком сапога, вставленным в приоткрытую дверь ГДР, и в этом видел главный смысл своего существования. Теперь эта дверь захлопнулась. Западный Берлин стал аппендиксом ФРГ, поддержание которого в жизнеспособном виде становилось все более трудным делом. Население города после возведения стены стало сокращаться, потребовались дополнительные финансовые впрыскивания в экономику города, система специальных мер по поддержанию его привлекательности как культурного и научного центра. Пошел разговор о превращении Западного Берлина в некий мост для поддержания контактов между Западом и Востоком. Одним словом, контакты с Советским Союзом оказались нужны самим западноберлинским властям, правда, «без ущерба для юридической позиции по берлинскому и германскому вопросу».