Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

Чей-то голос позвал меня:

– Эрвин, Эрвин, ты не ранен?

Наполовину оглушенный, я стал озираться и увидел, как мне машут руками пулеметчики.

– Нет, – ответил я, собравшись с силами.

Они засмеялись. Я очистил развалины у входа в «бункер» и увидел воронку, где за считаные секунды до этого лежали мои гранаты. Должно быть, в них угодила пуля или шрапнель, спровоцировав взрыв, который наверняка погубил бы меня, если бы я вышел оттуда на секунду раньше. Свой телефон я так и не нашел. И снова мой ангел-хранитель уберег меня от беды…

– А мы уж подумали, что тебе конец, Эрвин, – сказал один из солдат пулеметного расчета.

Я махнул ему, чтобы показать, что все еще двигаюсь и нахожусь среди живых.

Ну а потом разгорелся настоящий бой. Как обычно, русская пехота попала в зоны поражения наших пулеметных расчетов, и вскоре образовались груды тел из раненых и убитых. Подобная атака выглядела абсолютно бессмысленной, и за убийственную тактику своих командиров русские солдаты заплатили страшную цену. Но они все равно шли вперед, увязая в грязи, спотыкаясь о трупы и наступая на раненых. Наступление захлебнулось. Огонь с нашей стороны прекратился. Нам приказали закрепить штыки. Обычно такой приказ отдавался при зачистке населенных пунктов, где ожидались рукопашные схватки. Однако русские взметнули руки в воздух и начали сдаваться. Для них война была закончена…

Когда мимо проходили пленные, я выбрался из своей стрелковой ячейки, чтобы поближе рассмотреть их. На лицах многих из них застыла паника, ведь они поняли, что сдались частям ваффен СС. Без сомнения, они верили тому, что написано в советских пропагандистских листовках, и боялись, что вскоре будут все расстреляны [17]. Почти все военнопленные шли опустив глаза, но я все же перехватил взгляд одного из них и сделал ему, как я надеялся, дружественный жест, слегка махнув рукой. Этот русский, высокий, скуластый крепыш, горько кивнул, сунув руки в карманы. Поравнявшись со мной, он тяжело покачал огромной головой, показал мне свои пустые ладони. Я указал на его пилотку. Он молча снял ее с головы и вытащил советскую красную звезду. Он вручил ее мне с кривой улыбкой, и я увидел, что у него нет нескольких передних зубов. Потом он вздохнул и присоединился к своим товарищам. Отойдя немного, он оглянулся. Я махнул ему на прощание, а он тоже махнул в ответ.

У меня сохранилась эта звездочка. Она лежит в одной коробочке со значком за ранение и Железным крестом. Вообще, если оглянуться назад, напрасно я принял этот подарок. Если бы я попал с ним в плен, то, возможно, это побудило бы русских придумать для меня еще более изощренные пытки, чем обычно. Никто бы не поверил, что все произошло именно так, как я описал. Однако в минуты воспоминаний, когда вынимаю эту звездочку из коробки, я мысленно возвращаюсь в тот памятный день и втайне надеюсь, что тот русский бедолага все-таки выжил и вернулся к своей семье…

Черная грязь хлюпала под ногами при каждом шаге. Ледяной дождь барабанил по нашим каскам, разбиваясь на миллионы брызг. Мы подошли к краю поля, выходящего на мрачную, обветшалую деревню с непонятным названием, и ждали возвращения разведывательной группы из шести человек. Капли почти непрерывным потоком стекали с краев моей каски.

Командир нашего взвода начал волноваться и напряженно всматривался в сумрак через бинокль.

– Проклятье, – выругался он. – В такой дождь ни черта не видно! – И добавил: – Без приказа не стрелять!

Но его приказ оказался ненужным: никто из нас не собирался открывать огонь без его команды. Метрах в двухстах от нашей позиции из редкого кустарника вышли какие-то силуэты. Один из них трижды махнул обеими руками, сделал паузу, затем махнул еще два раза.

– Это они, – с облегчением проговорил командир взвода, опуская бинокль.

Вскоре разведгруппа подошла к нам. Проходя мимо нас, они проклинали непрекращающийся дождь.

– Да уж, друзья, – хрипло проговорил один из разведчиков, – сегодня вечером нам предстоит побороться за место на койке!

Наше отделение управления роты прикрепили к одному из пехотных подразделений для поддержки во время наступления. В ожидании уличных боев мы примкнули штыки к своим винтовкам. Когда мы вошли в деревню, то попали под огонь русского пулемета и сразу потеряли несколько человек. Я успел заскочить в ближайший дом. Вражеские пули тут же изрешетили дверь и дверной проем. Во все стороны разлетались куски штукатурки, едва не поранив мне лицо. Вскоре заговорили и наши MG-34. Раздался приглушенный взрыв. Треск пулеметов с обеих сторон резко прекратился. Подождав немного, я осторожно выглянул из своего убежища и увидел, что из окна дома в полусотне метров от меня клубится дым. Одному из наших удалось подобраться поближе и швырнуть в окно гранату…

Так, занимая улицу за улицей, мы вели изнурительный бой под холодным проливным дождем, пока наконец полностью не очистили деревню от противника.

Но не успели мы толком наладить оборону, как русские бросились в отчаянную контратаку, вынудив нас отступить. Перегруппировавшись, мы выдвинулись вперед еще раз, чтобы вернуть потерянные позиции. При этом отдельные дома несколько раз переходили из рук в руки.

К вечеру мы окончательно вытеснили русских. Наша рота понесла лишь незначительные потери. Убитых и раненых оказалось гораздо меньше, чем ожидалось в такой непростой ситуации…

В гостиной дома на углу улицы расположилось всего четверо солдат, и это был единственный дом, занятый немцами в радиусе 100 метров. Надо сказать, что мы находились в довольно уязвимом положении. Однако после изнурительного дня каждый почувствовал большое облегчение от того, что удалось хоть на время укрыться от дождя, который все еще нещадно барабанил по уцелевшим оконным стеклам. У стены напротив единственного окна стояла кушетка с изодранной красной обивкой. Другой мебели в комнате не было. Улучив несколько минут, мы расположились на ней, чтобы перекусить промокшим хлебом и холодной колбасой. А потом стали устраиваться на ночлег – в мокрых, пропахших плесенью гимнастерках…

Когда ночью я сменил на часах Бориса, румына немецкого происхождения, дождь немного ослаб. Борис бегло говорил по-русски, благодаря чему его в роте часто привлекали неофициальным переводчиком для допросов пленных и общения с местным населением. Я наблюдал из окна, как мокрая улица то и дело освещалась лучами серебристого света, если луне удавалось пробиться сквозь плотную завесу облаков. Борис свернулся калачиком в углу комнаты возле двух других наших товарищей и сразу же захрапел. Я поставил винтовку к стене и старался не обращать внимания на урчание своего голодного желудка.