Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

Гигант без малейших колебаний широкими шагами двинулся вперед. Дверь затряслась от его здоровенных ударов. Внезапно звуки бьющегося стекла прекратились. Послышались испуганные голоса, а наш товарищ продолжал долбить дверь, и вскоре та сорвалась с петель.

Я вошел первым и заметил, как русские выскочили через другую дверь в конце длинного, узкого помещения. Я инстинктивно бросился за ними.

– Стойте! Вы же не знаете, что там, за той дверью, – рявкнул мне роттенфюрер.

Мне еще предстояло многое познать в непростой науке выживания…

Остальные солдаты нашей группы подошли к окнам в дальней части постройки и начали осторожно осматривать окрестности.

– Никого, – доложил один из солдат.

Держа автомат наготове, роттенфюрер кивнул в сторону дальней двери:

– Открывайте.

Я дернул за ручку, а роттенфюрер выбежал наружу. Он осмотрел склоны холма с противоположной стороны здания и опустил оружие.

– Все чисто, – объявил он. – Давайте посмотрим, уцелело ли здесь что-нибудь из оборудования. Мне нужно будет доложить унтершарфюреру. Они наверняка расколотили все, что можно было разбить…

Среди осколков стекла на деревянном полу сверкало несметное количество крошечных ярких капель. Это была ртуть из ламп, которые при поспешном бегстве разбили русские.

Вскоре прибыл посыльный из командного пункта с новостями о том, что мы взяли Таганрог. Наш роттенфюрер сообщил посыльному об обстановке и запросил у командования дальнейших инструкций, которые через некоторое время были переданы: удалить в здании всю ртуть – оставить открытыми все двери и окна – мы не хотим терять людей из-за отравления ртутью. Пошарив вокруг, мы отыскали совок и щетку и осторожно переместили тяжелый жидкий металл к дальнему выходу, где образовалась приличная ртутная лужица.

Бо́льшую часть следующего дня мы занимались зачисткой города от русских солдат, скрывающихся в развалинах. Пока мы проверяли кладбище, я наткнулся на тело унтерштурмфюрера, который угрожал нам трибуналом, когда мы распевали песни вместе с группой дружественно настроенных украинцев вскоре после нашего прибытия на Восточный фронт. Скрючившийся у могильного камня на углу кладбища, он был убит пулей в голову. Как это случилось, сказать трудно; на войне подобное происходит постоянно, но я всегда подозревал, что тот смертельный выстрел произвел отнюдь не противник…

Имея перед собой задачу полностью очистить город от противника, избежав потерь и даже ранений кого-либо из нашей небольшой группы управления роты, мы с нетерпением ждали наступления ночи. Едва только мы нашли подходящее место для ночлега, как я получил приказ явиться в местное бывшее отделение Государственного политического управления (ГПУ).

Стоял прекрасный вечер, солнце висело низко, и улицы утопали в золотистом свете. По указанию офицера я присоединился к очереди сослуживцев, большинство которых отправилось на Восточный фронт вместе со мной. Я стоял за Максом, тем самым парнем, который случайно выстрелил себе в ногу в казарме на Лихтерфельде.

– Знаешь, зачем нас собрали? – спросил я у него.

Он кивнул в сторону находящегося рядом колодца:

– Там нашли трупы солдат из разведгруппы 3-й роты. Без жетонов. Нас вызвали, чтобы опознать их.

Я был озадачен. Погибшие числились в разных ротах, и едва ли я мог помочь их опознать.

Внутри здания ГПУ на носилках лежали тела пяти наших товарищей. Они были накрыты простынями. Открытыми оставались только лица. Их выражения не были выражениями лиц мужчин, убитых в бою. На них, скорее, застыло выражение крайнего отчаяния.

Покинув здание, я зажмурил глаза от ослепительного солнечного света. А потом увидел, как опытный солдат сердито матерится, а слушатели из числа новобранцев угрюмо слушают его.

– Перчатки. Ублюдки, гребаные ублюдки, – хрипло повторял солдат.

Я подошел поближе.

– Видел собственными глазами, – продолжал он.

– Перчатки? О чем это вы? – перебил я.

– А-а-а… – объяснил «старый заяц», – это такое развлечение, которое устраивают русские, если им удается захватить в плен солдата СС. Они опускают ваши руки в кипяток, пока те не побелеют. – Он поднял руки, как будто собираясь снять с них перчатки. – А потом надрезают вам кожу вокруг запястьев и сдирают! Когда им надоест издеваться над тобой, то они стреляют тебе в затылок. И это если повезет. А на самом деле пытки продолжаются. Тебя могут подвесить на дереве за руки, а потом развести внизу костер, пока твои пятки не обуглятся, – и они называют это «сталинскими носками»!

Ледяная дрожь пробежала через каждое сухожилие, каждый нерв в моем теле. Мне довелось видеть солдат с жуткими ранениями от пуль или шрапнели, мин или пожара, но намеренно истязать военнопленного? Это выходило за рамки моего понимания.

– Ах, мой друг, – продолжал солдат, – разве тебе еще не рассказывали? Лучше не попадать в плен к русским… [16]

К концу октября 1941 года мы перешли к обороне, чтобы перегруппировать силы и получить передышку. Для наблюдения за русскими вперед были выдвинуты разведгруппы. Мы подозревали, что противник готовит решительное контрнаступление. 4-я рота расположила пулеметные точки на склоне холма, однако из-за того, что они были слишком удалены друг от друга, в линии нашей обороны оставались большие разрывы.

Моим маленьким домом в этот период, который составил около трех недель, стал окоп приблизительно в полметра шириной и полтора метра длиной. Зарядили дожди, и, чтобы как-то уберечься от сырости, я отправился в соседний городок и приволок старую дверь, которой и накрыл свое жилище. В завершение этого строительства я насыпал земли на свою импровизированную крышу, оставив лишь крошечное отверстие, рядом с которым поставил свой телефон и четыре гранаты. Большую часть времени я проводил в одиночестве, укрываясь в своей ячейке от дождя. Жизнь в этой крошечной берлоге явно не отличалась комфортом, но я особо не унывал.

Однажды днем тишину в моем гнездышке нарушил продолжительный артобстрел. Странное это ощущение – корчиться в холодном окопе далеко-далеко от родного дома и четко осознавать, что в любой момент вражеский снаряд, того и гляди, разорвет твое тело на клочки. Еще хуже выглядела вероятность получить какое-нибудь ужасное, мучительное ранение или просто ранение, не позволяющее спастись в случае внезапной атаки русских. А у русских, как я убедился, было в запасе немало весьма изобретательных способов расправиться с военнослужащим войск СС.

Я напряженно ждал, широко раскрыв глаза, пока не утихнет канонада. Недолгую тишину разорвал нарастающий боевой клич русской пехоты, и воздух наполнился свистом пуль. Земля содрогалась от разрывов мин. Я стиснул пальцами дуло винтовки, готовясь выскочить в открытый окоп у входа в мой «бункер». Внезапно раздался сильнейший взрыв. Пришел я в себя в кромешной темноте и абсолютной тишине. В голове мелькнула мысль, что, наверное, я уже мертв и обречен провести вечность в мире, где существует лишь моя одинокая душа. Я отчаянно вцепился в землю у того места, где, как мне казалось, был вход. Вскоре блеснул свет, а потом отверстие сделалось достаточным для того, чтобы я мог просунуть в него голову. Постепенно я стал различать свист пуль, проносящихся над нашими окопами.