Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

Однажды вечером в конце лета 1944 года мы с Шимански сидели за стойкой бара, когда мой приятель из люфтваффе наклонился к нам и вполголоса произнес:

– Интересные дела тут творятся. – Он глазами указал на крупного светловолосого мужчину, сидевшего неподалеку. – Бьюсь об заклад, тут пистолеты переходят из рук в руки. Видите этого голландца? Он скупает оружие.

– Кто же их поставляет? – изумился я.

– Трудно сказать наверняка, но полагаю, что один оберфельдфебель из вермахта. Он каждый вечер бывает здесь.

Еще через несколько дней я снова зашел в «Хорст Вессель», чтобы выпить пива, а покончив с ним, направился в туалет. Открыв дверь, я был поражен, когда увидел, как какой-то оберфельдфебель из дивизии «Великая Германия» передает тому самому голландцу пистолет. Подозревая, что это оружие предназначено для бойцов голландского подполья, я не смог сдержать свой гнев.

– Ах ты, дрянь! Надеюсь, что тебя пристрелят из этого самого пистолета!

Однако их было двое, а я один, и без достаточных доказательств я ничего не смог бы сделать.

Еще через неделю мы с Шимански опять сидели в пивной за столиком, когда снова вошел тот же самый оберфельдфебель. Я посмотрел ему в глаза и сказал:

– Только предатель может продавать оружие врагам.

Он резко остановился рядом с нами и посмотрел на меня.

– Я требую, чтобы вы немедленно извинились за эти слова, – грязно усмехнувшись, потребовал он. – Вы не имеете права обращаться столь неуважительно к старшему по званию.

Шимански поднялся из-за стола во весь свой огромный рост и тоже посмотрел оберфельдфебелю в глаза:

– А что вы сделаете в противном случае?

При виде этой горы мышц оберфельдфебель побледнел и, повернувшись, молча удалился. Мы видели его в «Хорст Бесселе» в последний раз. Этот мелкий инцидент, случившийся накануне великих исторических событий, на пороге которых мы стояли, показал мне, в каком отчаянном положении оказался рейх. Гниль начинала точить его изнутри, и страшно было подумать, что возможное поражение Германии в войне подобные предатели будут счастливы использовать в собственных целях. Вскоре после этих событий я получил продовольственный паек в казармах училища и отправился к родителям.

Когда я только вошел к ним в дом, на улице раздался скрип тормозов. Я не обратил на это внимания. Но едва я скинул свой китель, как в дверь громко застучали. Я открыл и увидел, что на пороге стоят гауптман и фельдфебель из вермахта.

– Ваши документы, – строгим голосом потребовал гауптман.

Я отдал им свою солдатскую книжку и письмо моего командира роты с разрешением оставаться на квартире родителей.

Гауптман изучил документы и объявил:

– Вы арестованы.

Я был потрясен. Насколько я помнил, я не совершил ничего противозаконного.

– А почему, собственно?

– У вас нет официального разрешения на пребывание в отпуске.

Я не представлял, что будет со мной, пока мы ехали по улицам Берлина. Если офицер вермахта решит, что я дезертир, то меня могут расстрелять без всякого суда. В армейских казармах меня поместили в камеру, в которой уже находилось несколько человек. Время тянулось чрезвычайно медленно. Наступила ночь, но никто не спешил прийти, чтобы допросить меня. В полном отчаянии я закричал в зарешеченное окошко на двери:

– Я требую офицера!

Появился дежурный:

– Чего шумим?

Я показал ему эсэсовские руны, нашитые на моем кителе.

– Смотрите, я солдат дивизии «Лейбштандарт». Вы не имеете права меня тут удерживать. Требую вызвать ко мне офицера как можно скорее.

К счастью, дежурный сообразил, что мои требования не лишены смысла. Через некоторое время появился старший офицер, чтобы выслушать меня. Когда я принялся его безжалостно обвинять, у него забегали глаза.

– Я член ваффен СС! – говорил я. – У нас в Берлине свой собственный суд. Предупреждаю, любые дисциплинарные меры в отношении меня должны рассматриваться судом войск СС, а не армейскими следственными органами.

Офицер поджал губы и наморщил лоб, словно ребенок, пытающийся решить математическую задачку, которая ему явно не по силам. Наконец он принял решение.

– Ладно, очень хорошо. Я позвоню в Лихтерфельде и попрошу, чтобы кто-нибудь приехал и забрал вас.

Через несколько часов на пороге камеры появился дежурный, за спиной которого возвышался не кто иной, как старина Шимански. К тому моменту, когда вермахт передал меня в нежные объятия моего приятеля, было далеко за полночь. Автобусы и трамваи в это время ходили с часовым интервалом, поэтому нам понадобилось еще какое-то время, чтобы добраться до кадетского училища. Я доложил о происшествии дежурному офицеру, и тот оставил все без последствий, даже не сделав запись в моей солдатской книжке. На следующее утро я вновь направился на квартиру родителей. И хотя доказательств у меня не было, меня не оставляло ощущение, что между моим арестом и стычкой с тем оберфельдфебелем существует прямая связь…

Год заканчивался, и вместе с ним затухал мой энтузиазм по поводу сексуальных приключений со случайными подружками, которые были внешне приятными, однако больше не приносили мне удовлетворения. На тот момент мне исполнилось 20 лет, я уже много месяцев наслаждался легким сексом, но так и не встретил девушку, с которой хотел бы провести остаток жизни. Однако причудливые судьбы войны предрекали скорые перемены и на этом поприще.

Как-то раз я возвращался на квартиру родителей после посещения пекарни на Мемелерштрассе, когда повстречался с девушкой, которую знал еще в свои школьные годы и которая теперь работала машинисткой в одном учреждении поблизости от пожарной станции. Мы немного поболтали, расспросили друг друга о судьбах наших общих знакомых и друзей, которых знали еще по школе.

– Помню, у тебя было два друга, вы всегда ходили вместе, вас еще называли «три мушкетера». Как это их… ах да! Хорст и Гюнтер! Они женились?

– Право, не знаю, – ответил я. – Я их уже целую вечность не видел.

– Жалко, – вздохнула она. – Вы были славной компанией. А ты? У тебя есть постоянная подружка?

– Пока не смог встретить, – признался я.

Моя знакомая задумалась на мгновение, приложила указательный палец ко лбу и вдруг заявила:

– У меня есть подруга, которая может тебе понравиться. Ее зовут Ингеборга.

Хотя Ингеборга жила на Палисаденштрассе – не очень далеко от квартиры моих родителей, – я ее раньше никогда не встречал. Она вышла замуж за унтершарфюрера 2-го полка дивизии «Лейбштандарт», который геройски погиб в России, оставив ее с шестимесячной дочерью на руках. Сам унтершарфюрер видел свою дочку только на фотографиях, которые присылались ему на Восточный фронт, – ситуация довольно типичная на том этапе войны. Ингеборга была как раз такой женщиной, о которой я мог только мечтать, – красивой, умной, деликатной. Особенное впечатление производили ее блестящие голубые глаза, доверчивые, несмотря на все беды, которые принесла ей война.