Эрвин Бартман - Тяжелые бои на Восточном фронте [Воспоминания ветерана элитной немецкой дивизии, 1939–1945]

Я получил ордер на постой вместе с одним унтершарфюрером в дом местного крестьянина, который относился к моему напарнику так, словно тот был юным Иосифом, вновь обретенным своей семьей. Возможно, причина этого заключалась в том, что мой сосед служил в штабе роты и частенько баловал наших хозяев маленькими подарками в виде кексов или вина. Зато ко мне они относились совершенно иначе, ясно давая понять, что я у них нежелательный гость. Они даже опустились до того, что обвинили меня в том, что я запачкал их уличный туалет во время вечеринки по случаю Рождества. Мы не сказали друг другу ни одного доброго слова, и я всегда с удовольствием уходил из дома, несмотря на зимнюю погоду.

Жилье новобранцев – главным образом молодых юношей 16–17 лет – было намного проще, если не сказать примитивнее. Они жили в бункерах, выкопанных на соседнем поле. Мое отделение занимало четыре таких бункера, и в каждом из них жило 15 призывников. Туалетом для них служила простая яма, выкопанная в песчаной почве. Поверх ямы были настелены доски с прорезанными в них отверстиями, служившими для отправления естественных надобностей новобранцами. При отсутствии горячей воды помывка превращалась для юношей в поспешную и крайне неприятную процедуру. Не имея возможности мыть их в настоящей бане, я, когда позволяли погодные условия, водил их на близлежащий Одер – Шпре-канал. Из полевой кухни рекруты получали еду, часто состоявшую из куска хлеба и вареной картошки в мундире, приносили ее к себе в бункер и там обедали. За шесть месяцев призывникам предстояло усвоить навыки, которые могли бы помочь им выжить хотя бы в первые несколько дней боев с русскими. Главными предметами обучения были полевая практика и обращение с оружием. По ночам, а также когда на поля опускался густой туман – явление довольно частое в зимнее время в этих местах, – будущие солдаты учились читать карту и ориентироваться на местности. Безусловно, жизнь новобранцев была очень тяжела. Впрочем, за две жестоких зимы на Восточном фронте мне доводилось жить и в более суровых условиях…

Каждую среду рано утром я вел отряд доноров из числа рекрутов примерно за 20 километров в Эркнер, откуда в центр Берлина шел пригородный поезд. Поскольку каждый донор получал приличный кусок салями и бутылку красного сухого вина, недостатка в добровольцах для сдачи крови не было. Около 12 часов дня мы прибывали в госпиталь войск СС на Унтер-ден-Эйхен, и я передавал их в руки одной из очаровательных медсестер, многие из которых были добровольцами из Скандинавских стран.

Поскольку имелось только два аппарата для переливания, сдача крови моими подчиненными растягивалась практически на весь день. Это давало мне возможность навестить родителей, а к вечеру вернуться за своими донорами.

Однажды, оставив своих новобранцев в пункте сдачи крови, я снова поехал к родителям и уже собирался переступить порог их квартиры, как вдруг услышал, как кто-то постукивает по оконному стеклу, явно стараясь привлечь мое внимание. Я посмотрел и увидел в окне младшую дочь из одной еврейской семьи, что жила рядом с нами. Ее лицо выделялось белым пятном на фоне темного оконного проема.

Я вопросительно ткнул себя пальцем в грудь.

Девушка утвердительно закивала, потом показала пальцем вниз, на вход в их квартиру, после чего тут же исчезла.

Я подошел к их подъезду, где меня не мог видеть никто из прохожих, и стал ждать ее. Вскоре раздались торопливые шаги, затем металлический щелчок дверного замка раздался в каменном колодце подъезда, и в дверном проеме появилась она. Девушка была чем-то взволнована.

– Эрвин, я просто не знаю, к кому еще можно обратиться, и мне бы не хотелось ставить тебя в затруднительное положение, но мне очень нужно тебя спросить.

Она пыталась говорить спокойно и равнодушно, хотя на ее глазах блестели слезы. Затем она подошла ко мне поближе, и я увидел в ее руке конверт.

– У меня умер папа… Он был заключенным концлагеря Ораниенбург.

Она протянула мне коричневый конверт.

Я вынул письмо и прочитал его. Там сообщалось, что тело отца девушки будет выдано семье, только если кто-то из ее представителей прибудет в Ораниенбург, чтобы подписать необходимые бумаги. Ораниенбург находился вовсе не на углу нашей улицы, а учитывая, что евреям запрещалось пользоваться общественным транспортом, вообще возникал вопрос, успеет ли девушка добраться туда прежде, чем администрация избавится от тела.

– Эрвин, ты единственный, кто нам может помочь. Скажи прямо, ты подпишешь бумаги от имени нашей семьи?

– Мне нужно получить разрешение от своего командира в Лихтерфельде, – сказал я. – Не могу обещать, что он позволит мне это для вас сделать.

На мгновение мне показалось, что она хотела меня обнять за то, что я не отказался сразу, но мы оба понимали, что в связи с принятыми правилами поведения это просто невозможно.

Девушка посмотрела на меня своими темно-карими глазами и, вздохнув, сказала:

– Спасибо, Эрвин. Ты меня так утешил…

Хотя эта еврейская девушка со своей сестрой и матерью оставались жить по соседству с моими родителями по крайней мере до января 1945 года, это был последний раз, когда я встречался с ней. В тот день я уехал пораньше, чтобы успеть попасть в Лихтерфельде и получить необходимое разрешение от своего командира, которое он мне выдал без всяких комментариев. К счастью, на следующий день мне удалось съездить в Ораниенбург и выполнить все формальности, связанные с выдачей тела. Поскольку больше я свою соседку не видел, остается только надеяться, что она все же смогла добраться в Ораниенбург и похоронить своего отца на ближайшем еврейском кладбище.

Несмотря на радостные известия о том, что наши войска, включая и дивизию «Лейбштандарт», смогли заставить союзников отступить в Арденнах, наступивший 1945 год не принес жителям Берлина облегчения от тягот войны. Постоянные авианалеты буквально изматывали население. Многие перестали даже надеяться, что переживут очередную бомбежку. Особенно тяжело приходилось женщинам с детьми, которые вели безнадежную борьбу за выживание и не могли надеяться, что им удастся защитить своих чад от всех бедствий, связанных с продолжающимися боевыми действиями. Многие мирные жители все чаще вынуждены были приходить на берлинские кладбища, чтобы проститься со своими близкими, погибшими под руинами взорванных бомбами зданий. Часто у этих женщин не оставалось даже угла, куда они могли бы вернуться, многие лишились своих мужей, с которыми могли бы разделить горечь утрат. Бесконечные налеты авиации союзников не просто разрушали строения – в пламени пожаров сгорали последние остатки того фанатичного культа, который и довел Германию до подобного положения.