Аполлон Давидсон - Сесил Родс — строитель империи

Но все же на цитадели культуры эти форты походили мало. Ратники местных гарнизонов мечтали больше о спиртном. Бутылка виски стоила сорок шиллингов. Для сравнения можно сказать, что одеяло, купленное в Кимберли за пять шиллингов, служило здесь платой за месячный труд африканца.

Каждого нового пришельца девять из десяти старожилов Солсбери встречали вместо приветствия вопросом:

— Виски есть?

Свирепствовала тропическая малярия. За одну унцию хинина давали до ста фунтов стерлингов.

Правда, в нем нуждались не все.

— Мой желудок не принимает хинина, зато виски он впитывает как губка. Дайте мне бутылку виски в день, и плевать мне на малярию.

С аборигенами золотоискатели не знались, мнения о них были самого низкого:

— Дайте мужчине из народа машона вдоволь кафрского пива, вдоволь риса, несколько жен и немного домашней птицы, и ему уже больше ничего не надо.

Но сами-то золотоискатели — многие ли из них тянулись к высотам культуры, достижениям разума? Вместо пива им хотелось бренди или шампанского, вместо риса — ресторанных обедов, да представления о дамских прелестях как-то отличались, но и то не так уж существенно…

Пионеры считали шонов непонятливыми и неумелыми. Те действительно с трудом представляли, чего хотят от них европейцы. Интересно, если бы европейцам пришлось выполнять какие-нибудь требования шонов, смогли бы они быстро понять, чего от них хотят?

В оплотах компании, ее фортах, шла тягучая гарнизонная жизнь. Пьянство, азартные игры, иногда — охота. Развлекались «прэктикл джоукс» — грубыми и нередко весьма жестокими. Так было не только в Солсбери, Чартере и Виктории, но даже в самом, казалось бы, оживленном месте, в Тули, на входе в междуречье.

«Тули никогда не принадлежало к числу особенно приятных мест, и, когда я там был, мне казалось, что каждый час тянется сто двадцать минут. В Тули всегда ужасно жарко, и нечего удивляться, что люди клянут все подряд. Они проклинают и капское бренди, и пищу, которой их кормят, и свою работу… а больше всего «Привилегированную компанию». В их жилищах нет самой необходимой обстановки, пищу им дают плохую, читать им нечего, их быт очень плохо устроен, и жизнь они ведут ленивую и лишенную смысла».

Даже в сравнительно многолюдном Солсбери на четыреста мужчин не было и пяти женщин. «Приходится признаться, что мужчины сами по себе не могут создать интересного общества. Без женщин мы тупеем, как заржавевший нож».

Одним словом, гарнизонные будни, гарнизонные настроения, гарнизонное сквернословие.

Только вот тропическая экзотика наложила отпечаток на характер анекдотов и прибауток. Неизбежные байки про тех, на чьей земле они теперь обосновались. О том, как Лобенгуле выбирают жен — ставят девушек в ряд и отбирают тех, у кого силуэт тела больше выдается вперед и назад. Или о том, как каннибальские племена брезгуют мясом белых людей, считая его слишком соленым.

Не скрашивалась эта жизнь и облагораживающим чувством товарищества. Любимая присказка в войсках и администрации компании звучала так:

— Каждый за себя, одно Провидение — за всех.

Что было святого у этих людей? Может быть, их кумир? «…Свой король и тиран. Разумеется, Сесил Родс. Это для него мы совершили долгий опасный поход, это его имя магически сплачивало бойцов, удерживало их от мятежа и дезертирства. Странное это было у бойцов чувство к Сесилу Родсу. Многие из них никогда его не видели, знали о нем только понаслышке, но им казалось, что они понимают его как своего героя, человека изумительного предвидения.

Вдохновенное предвидение — так считали все. В предвидении, в мечте Родса о великой империи — завоеванной, изученной, просвещенной и накрепко объединенной — мы, бойцы, и видели свою цель. Странно, как-то отвлеченно выглядели наше восхищение этим молчаливым человеком и наша любовь к нему… И, в свою очередь, надо заметить, Сесил Родс любил своих бойцов».

Так вспоминал один из них через четыре с лишним десятилетия. Но так и не объяснил толком, отчего же он сам, прослужив полтора года среди «любимцев» Сесила Родса, покинул их ряды и навсегда уехал из «Обетованной земли», отказавшись от положенных трех тысяч акров и от всего, что было обещано. А ведь Родс и ему, лично ему, давал обещание сделать его миллионером…

Да, многое разочаровало тех, кто, соблазнившись шумной газетной рекламой, бросал свои дела и являлся сюда, в глубь Черного материка.

Но главное, росло подозрение, что в этом «золотоносном Офире» никто пока по-настоящему так и не обнаружил золота. Даже в районе Солсбери, в центре деятельности компании, где деловая жизнь была особенно бурной, не было никаких признаков приискового дела.

Что-то оказалось не то, не так. И дело даже не в том, что компания своей рекламой обманула публику. На это Родс шел сознательно. Но все-таки обманулся и он сам. У него были основания думать, что золото в междуречье есть, ведь об этом говорили и старинные рудники, и предания, дошедшие из средневековья, от португальских конкистадоров. Вряд ли Родс действительно предполагал, будто этого золота здесь в пятьдесят раз больше, чем в Трансваале. Пусть Джемсон твердит это легковерным! Но что золото все-таки есть — и немало, — в этом, надо думать, Родс был уверен.

Но золота находили совсем мало — даже если сравнить не с газетной шумихой, а с надеждами Родса и его компаньонов. Дело могло кончиться скандалом — на всю Великобританию, на всю Европу. Если золота не будет, пойдут разговоры о блефе, обмане.

Родсу нужна была новая сенсация, новый шум вокруг его детища. Потому-то он так обрадовался, узнав, что лорд Рендолф Черчилль решил поехать в его империю и написать оттуда большую серию статей для английской публики.

Семья Черчиллей тесно связала свою судьбу с Южной Африкой, начиная с Рендолфа (или его жены, которая произвела впечатление на послов Лобенгулы во время приема у королевы Виктории).

К голосу Рендолфа Черчилля соотечественники прислушивались. Правда, не столько, пожалуй, из-за его политического веса — хотя он и побывал на высоких постах канцлера казначейства (министра финансов) и министра по делам Индии, — сколько из-за его эксцентричности. Говорили, что его мечтой была должность премьер-министра Великобритании, которую в XX столетии не раз занимал его сын Уинстон. Но Рендолф закрыл себе дорогу к ней: как-то так получилось, что эксцентричность сына вызывала у английской публики изумление, даже почтение, а в выходках отца видели прежде всего скандальность. Может быть, сын учился на отцовских промахах?