Аполлон Давидсон - Сесил Родс — строитель империи

Так в чем же все-таки феномен Сесила Родса?

Отчасти дело, наверно, в том, что он объединил в себе множество образов. Промышленник. Финансист. Завоеватель. Идеолог. Политик и государственный деятель — премьер-министр и член Королевского тайного совета. И даже дипломат. Родс выступал на каждом из этих поприщ и на каждом преуспел.

Его имя в Великобритании, да и в других европейских странах было символом успеха. В его удачах видели не везение карточного игрока, ловко сорвавшего банк, а результат действий человека, увлеченного созиданием. Строительство железных дорог, телеграфных линий, городов. Это не испанские конкистадоры, которые грабили, ничего не создавая.

Окружить имя Родса почитанием оказалось легче и из-за того, что он по происхождению не принадлежал к аристократам и богачам. Пробился своими силами, своей энергией, целеустремленностью. Сделал карьеру не благодаря учебе в Оксфорде, а наоборот, попал в Оксфорд благодаря сделанной карьере. Так что его можно было выдавать чуть ли не за человека из народа.

В Родсе можно было видеть человека, шедшего наперекор официальным кругам с их бюрократической инертностью и равнодушием к ярким идеям. Ведь одно дело — захваты, осуществляемые непосредственно правительством, с нескончаемыми дебатами в парламенте и обсуждением бюджетных ассигнований. Простому налогоплательщику эта говорильня казалась зачастую лишь казенной рутиной и не вызывала ничего, кроме скуки, а то и протеста. Особенно в Великобритании, где в отношении к властям всегда чувствовались скептицизм и недоверие.

Совсем другое, когда призыв исходит от мечтателя, романтика. Он открывает новое Эльдорадо и вдохновенно призывает соотечественников «освоить» новые земли во имя величия родины, нации, на благо отсталых народов и всего дела цивилизации. И кладет к ногам отечества несметные богатства этих краев.

Он, Родс, представал радетелем за дело Британии: ради ее величия работал и сражался в дебрях и пустынях, под палящим солнцем, подстерегаемый бесчисленными опасностями, не жалея здоровья и самой жизни. Они же, чиновники, покрываются жирком в уютных лондонских кабинетах и думают о продвижении по службе и привилегиях.

У правящих кругов Англии создание такого образа не вызывало протеста. Наоборот, поощрялось: оно помогало облагораживанию имперской политики.

Родс, как, может быть, никто другой, воплотил в себе имперский дух времен раздела мира. Его сознательная жизнь — с приезда в Африку в 1870-м до смерти в 1902-м — совпадает с периодом этого дележа. Те идеи составляли смысл его существования. Он фанатично верил в дело, которому служил, и отдавал ему всего себя, все свои недюжинные способности. Умел заразить других своими идеями, вдохновить своим примером. Умел проявить и мужество.

Он не был оратором. Говорил фальцетом. Артикуляция речи оставляла желать лучшего. Мог бросить собеседнику:

— Ну, сформулируйте же, что я хотел сказать!

И все-таки в нем была внутренняя сила, заставлявшая людей слушать и подчиняться. В наши дни о нем сказали бы: харизматическая личность.

Он, наверно, мог бы добиться большего, если бы не так торопился, если бы умел ждать. Но тут дело не только в его нетерпеливом характере. Предсказание врача, который дал ему еще в молодости только шесть месяцев жизни, висело над ним, как дамоклов меч.

Годы на алмазных копях тоже давали о себе знать. Да и всегдашнее напряжение. Сердечные приступы. Вот он и торопился.

Он вызывал изумление даже у тех, кто его безусловно осуждал. Вот хотя бы Оливия Шрейнер. Вряд ли кто-нибудь так яростно обличал Родса, как эта ничего не боявшаяся женщина. Но кем он был для нее? Не авантюристом, не нуворишем. Нет, скорее Мефистофелем. Он ей казался великим даже в своих злодеяниях. Она писала: «Я поясню свой взгляд на Сесила Родса такой притчей. Представьте себе, что он умер, и, конечно, черти явились, чтобы увлечь его в ад, которому он принадлежит по праву. Но оказалось, что он так велик, что не может пролезть ни в двери, ни в окна, и пришлось поневоле взять его на небо».

А как оценивали его действия в тогдашней России? Не журналисты, а политики? Российский генеральный консул в Великобритании в 1899 году направил в Петербург донесение об итогах деятельности «Привилегированной компании» за десять лет. Он назвал их «быстрыми и, с экономической точки зрения, несомненно блестящими результатами». Перечислил: сооружено более трехсот миль железнодорожных путей, создано семь городов, построена обширная сеть телеграфных линий, привлечены поселенцы. Но вместе с тем набег Джемсона и «восстание туземцев» показали «несостоятельность и даже ненадежность компании».

Чем вызвана такая в большой мере положительная оценка, несмотря фа резкую англофобию в правящих кругах России тех лет?

А с кем генконсул мог сравнивать Родса, на каком фоне давал ему оценку? С кайзером Вильгельмом II, который напутствовал немецких моряков, отправляя их в 1900 году в Китай?

— Пощады не давать! Пленных не брать! Убивайте, сколько сможете! Как тысячу лет назад, когда гунны во главе с королем Аттилой заслужили славу, которая и сейчас в легендах и сказках вызывает ужас, так слово «германец» должно ужасать Китай в следующую тысячу лет. Вы должны действовать так, чтобы китаец уже никогда не посмел косо посмотреть на германца.

В 1904-м по приказу того же Вильгельма южноафриканский народ гереро был загнан в безводную пустыню Калахари. Численность гереро уменьшилась, как полагают, с 60–80 тысяч до 15–16 тысяч. Когда кайзеру сказали, что его действия не соответствуют христианской морали, он, по словам канцлера Бюлова, «сначала вытаращил глаза, а затем пришел в раздражение» и презрительно бросил, что христианские заповеди к язычникам и дикарям не относятся.

Генконсул мог сравнить Родса и с американским президентом Мак-Кинли, который объяснял войну 1898 года против Испании христианской моралью.

«Я каждый вечер, до самой полуночи, расхаживаю по Белому дому и не стыжусь признаться вам, господа, что я не раз опускался на колени и молил Всемогущего Бога направить меня и просветлить мой разум. В одну ночь мне пришли в голову следующие мысли — я сам не знаю как: …для нас не остается ничего иного, как взять Филиппинские острова, воспитать, поднять и цивилизовать филиппинцев и привить им христианские идеалы, ибо они наши собратья по человечеству, за которых также умер Христос».

Это был мир Сесила Родса. Жестокий век, жестокая мораль. Правда, много ли в истории было нежестоких времен?

В записных книжках Николая Бердяева есть такая мысль: «Всякий человек, проникнутый целостной идеей и желающий ее осуществить во что бы то ни стало — создать великую империю, осуществить великую революцию, выиграть великую войну, — легко превращается в дикого зверя». Эта мысль не оставляла Бердяева. Она появляется у него снова: «Любовь к идее может вести к равнодушию, безжалостности и даже ненависти к человеку».